Лучшие панчи на все случаи жизни от оксимирона и славы кпсс. Кофейня «Бродский» у Дендрария на Первомайской Графомания бродского
Москва, 28 января. В этот день 1996 года Иосиф Бродский умер в Америке. Спустя 20 лет его популярность в России зашкаливает: его имя постоянно мелькает в соцсетях, СМИ регулярно выдают рейтинги «философских цитат», «заповедей» и «любовной лирики», а записи его протяжно-заунывного чтения собственных стихов удачно ложатся на музыку.
Бродский стал самым популярным поэтом ХХ века наряду с Высоцким – не Цветаева, не Ахматова, не Мандельштам и не Блок, а Бродский. Мы заинтересовались этим феноменом и собрали самые популярные в рунете темы, связанные с именем поэта.
НЕ ВЫХОДИ ИЗ КОМНАТЫ
Похоже, самое узнаваемое стихотворение Бродского сейчас – «Не выходи из комнаты». Возможно, какую-то роль в этой популярности сыграл фильм «Духless 2» (2015), в котором запись чтения этого стихотворения самим поэтом используется в качестве саундтрека:
Именно это стихотворение первым выпадает среди популярных пользовательских запросов, которые предлагаются поисковиками:
ПОПУЛЯРНЫЕ ПРОЧТЕНИЯ
Бродского любят люди искусства, поэтому на видеохостингах можно найти самые разные исполнения его стихов. Так читают Бродского Вера Полозкова, Валентин Гафт, Михаил Козаков, Данила Козловский, Светлана Сурганова и Сергей Юрский:
БРОДСКИЙ И КОТИКИ
Он был тощим, облезлым,
Рыжим.
Грязь помоек его покрывала.
Он скитался по ржавым крышам,
А ночами сидел в подвалах.
Он был старым
И очень слабым.
А морозы порой жестоки.
У него замерзали лапы,
Точно так же, как стынут ноги.
Но его никогда не грели,
Не ласкали и не кормили.
Потому что его не жалели.
Потому что его не любили.
Потому что выпали зубы.
Потому что в ушах нарывы...
..Почему некрасивых не любят.
Кто-то должен любить некрасивых.
Это стихотворение было написано Иосифом Бродским в 1957 году - поэт обожал кошек. И не просто обожал, а даже ассоциировал себя с рыжим котом: «Я, как кот. Когда мне что-то нравится, я к этому принюхиваюсь и облизываюсь… Вот, смотрите, коту совершенно наплевать, существует ли общество «Память». Или отдел пропаганды в ЦК КПСС. Так же, впрочем, ему безразличен президент США, его наличие или отсутствие. Чем я хуже кота?».
Мы звали ее Маруся, Маня, Манечка (уменьшительные имена, употреблявшиеся ее сестрами и моим отцом) и Мася или Киса – мои изобретения. С годами последние два получили большее хождение, и даже отец стал обращаться к ней таким образом. За исключением Кисы все они были ласкательными производными от ее имени Мария. Киса, эта нежная кличка кошки, вызывала довольно долго ее сопротивление. «Не смейте называть меня так! – восклицала она сердито. – И вообще перестаньте пользоваться вашими кошачьими словами. Иначе останетесь с кошачьими мозгами!»
Подразумевалась моя детская склонность растягивать на кошачий манер определенные слова, чьи гласные располагали к такому с ними обращению. «Мясо» было одним из таких слов, и к моим пятнадцати годам в нашей семье стояло сплошное мяуканье. Отец оказался этому весьма подвержен, и мы стали величать и обходиться друг с другом как «большой кот» и «маленький кот». «Мяу», «мур-мяу» или «мур-мур-мяу» покрывали существенную часть нашего эмоционального спектра: одобрение, сомнение, безразличие, резиньяцию, доверие. Постепенно мать стала пользоваться ими тоже, но главным образом дабы обозначить свою к этому непричастность.
Так Бродский вспоминал жизнь своей семьи в эссе «Полторы комнаты». На тему этой страсти изгнанного из СССР поэта в Интернете можно найти множество материала, в том числе фотографий, на которых он запечатлен с котом на руках или на плече, и фотографий котов, которых любил Бродский. Пишут, что выражением доброжелательности по отношению к гостю у Бродского была фраза: «А хотите, я разбужу для вас кота?»
ДОЧЬ АННА
Известно, что у Бродского как минимум трое детей: Андрей Басманов, сын питерской художницы Марианны Басмановой; Анастасия Кузнецова, дочь балерины Марии Кузнецовой, и Анна Александра Мария Бродская - дочь итальянки русского происхождения Марии Соццани. Однако официально поэт был женат лишь на Соццани, которая, кстати, признает Басманова как сына Бродского, но тот сам дистанцируется подальше от славы отца, с которым практически не общался. Анастасию Кузнецову Соццани не считает дочерью Бродского, тем не менее портретное сходство присутствует. Так или иначе, все лавры за отца получает его младшая дочь – Анна.
В мае 2015 года она впервые посетила Россию, приехав в Санкт-Петербург на торжества по случаю 75-летия ее отца, и сразу очаровала всех петербургских и столичных хипстеров своими на тот момент розовыми волосами и зелеными глазами. Что известно про Анну Александру Марию: ей 23 года, у нее есть семья и дочь, она живет в Италии, не говорит по-русски и регулярно пополняет свой Instagram по-подростковому вызывающе сексуальными картинками, перемежающимися с фотографиями семейной идиллии.
БРОДСКИЙ ИЛИ БРЕДСКИЙ?
Мне нечего сказать ни греку, ни варягу,
Скрипи, скрипи, перо, переводи бумагу
Иосиф Бродский
Если одним абзацем. Его предала любимая женщина, его, еврея с русской душой, выгнали власти СССР из страны, любимого Ленинграда "за тунеядство". Пасынок одной державы и приёмыш другой, он практически всю жизнь оставался одиноким чудиком. Преподавал русскую словесность американцам, а ночами скрипел авторучкой. Теперь над его тенью всё ещё ломаются копья...
О практике нобелевского комитета для Интернета мною написана особая статья. Ныне в дату 70-летия Иосифа Бродского, ушедшего в 56 лет своих от инфаркта, читателю интереснее мнение о его творчестве. Нобелевский лауреат - Иосиф Бродский прожил большую часть жизни в США. Узнал я о Бродском в годы горбачёвской перестройки. Прочтя лучшее на тот момент, я понял: у Бродского есть запоминающееся лицо, но в целом он не затронул меня. Толстой не любил Шекспира. Почему же мне должен нравиться сам Толстой? Друзья изругали меня, что я не обожаю Бродского, как они. Пришлось взять книгу "Перемена империи" (Москва, "Независимая газета", 2001) и три вечера кряду читать.
В итоге моё мнение о Бродском устоялось. В эмоциональном плане он стал мне близок: родство холостяцкого образа жизни, борьбы с одиночеством, и неодолимость тяги к писанине, именуемая графоманией. Вспомнил я и сказку Андерсена «Новый наряд короля». Нет, Бродский - не голый король литературы: он автор с самобытным, запоминающимся лицом, но что он был коронован как король русской поэзии, это выбор группы людей, назвавших себя нобелевским комитетом.
Феномен «голого короля» это феномен не короля, а свиты. Это феномен толпы, пусть даже из аристократов в третьем поколении. В толпе стыдно и не безопасно выделяться: могут затоптать. Только прямодушный, наивный мальчик не побоится заявить: а король-то голый! И тогда народ решится произнести вслух то, что не отваживался сказать сразу, опасаясь королевских сатрапов. Свита же будет играть роль до конца, гордо неся шлейф нудиста.
ИОСИФ БРОДСКИЙ - ПОЭТ ИЛИ ПРОЗАИК?
Ритмичность суть самый главный признак поэзии, отличающий её от прозы. Ритмичность речи не сильное место Бродского. Речь его не напевна. Его ритмы - ритмы фразовика, вдохновенное бормотание шамана, завораживающее взбудораженное сознание, но оставляющее равнодушным воспитанников кристально чистой Пушкинской традиции, акцентного стиха, вколоченного в русскую словесность Владимиром Маяковским. Что же нового открыл Бродский в поэзии, не один "штабель слов" "пером кириллицы наколов"? Затрудняюсь с ответом. Рифмованные фразовики новость только для членов нобелевского комитета, хуже понимающих Тургенева и Бунина, чем Синявского и Даниэля.
Поэтическая речь не проза. Поэту не совсем уместно "вылизывание чахоткиных плевков шершавым языком плаката". Предназначение поэзии в возвышении предметов. Это правило, есть и художественно оправданные исключения. Не пристало избегать тем, "трудноватых для пера" художнику - гражданину. И тогда лишь мастерство и чувство меры помогут пробудить у читателя благородные, а не низменные чувства.
Часто проза по отношению к поэтической речи выступает в качестве своеобразного подстрочника. Поэзия более энергоёмка и для написания и для прочтения. Читая Бродского, приходишь к выводу, что ему, по собственному выражению, "кириллицею не побрезгав", иногда лучше было бы писать прозой. К его творчеству более всего подходит определение "стихи потока сознания", по форме - "стихотворения в прозе". Описательность - ключевое слово творчества Бродского. Он напоминает акына, поющего обо всём, что видит, по ходу делая лирические отступления и философские обобщения.
Нередко философские выводы Бродского плоски, как "затылок валуна" на побережье Балтийского моря, в окрестностях которого он родился и вырос. Его произведения зачастую напоминают переводную поэзию, сырьё, подстрочник. Переводчику не хватило времени, для кристаллизации смысла, он пускает в жизнь подстрочник.
Бродский предпочитал рифмовку типа "ааbb" или "ааbссb", а то и монорим. Его рифмовка, как он сам выразился, зачастую напоминает волны, "всегда набегающие по две" на берег залива, где прошло его детство. Характерны обрывы рифмы на середине слов, разрывы мысли на концах строк. Почти всегда это пахнет нарочитостью, снобистской вычурностью. Он и не претендовал на глубину отражения действительности, лишь честно отразил личную драму "пасынка" одной империи и "гордого приёмыша" другой. Большего из своей скорлупки он не увидел и не отразил.
Казах Джамбул пел о великом строительстве за похлёбку советской власти. Не будем обвинять Бродского за то, что он не воспевал великих свершений, а писал только о том, что видел из окна гостиницы. Бродский явил миру парадокс антипоэта: он всю жизнь боролся с патетикой - стержнем поэзии. Ясно, что напрасно, но он был так устроен, в чём сам признавался. Доверительная откровенность Бродского заставила меня смириться со всеми его недостатками…
ПОЭЗИЯ ПОТОКА СОЗНАНИЯ...
Нередко философствования Бродского принимают форму афоризма а ля Козьма Прутков. Пространное резонёрство: "Помни: любое движенье, по сути, есть перенесение тяжести тела в другое место!" То тут, то там видны попытки глубокого философствования на мелком месте: "Сколько льда нужно бросить в стакан, чтоб остановить Титаник мысли?" То автор посвящает воистину бессмертную в своей трогательности поэму осенней мухе, то чуть ли не оду выдаёт стакану обыкновенной водопроводной воды. И тогда утомительные длинноты, непросеянность потока сознания решетом художественной меры и целесообразности обесценивают творчество Бродского.
Он незаурядный графоман, непрерывно генерирующий образы, превращающийся "в шорох пера по бумаге, в кольца, петли, клинышки букв и, потому что скользко, в запятые и точки". Честно признаётся, что пишет ради самого процесса письма, слова его, по его выражению, подобны "волнам, катящимся вдаль без адреса". Растекаясь мыслями по древу, утопая в натурализме подробностей, в них растворяя суть, он, не шутя, полагает, "истина в том, что истины нет", а "чернила честнее крови"!
Стихи Бродского живописны, точнее - кинематографичны, как, пожалуй, ни у кого другого до него в истории русскоязычного стихосложения. Но это кинематографичность мельтешащих клипов. Лично меня она раздражает и утомляет. «Цыганская» пестрота образов часто не фокусируется в целое. Стихи Мастера стихосложения всегда подобны ожерелью: чётки образов нанизаны на нить единого смысла.
Пример? Стихи Вознесенского «Не возвращайтесь к былым возлюбленным». Говоря о признаваемой самим Бродским графомании, я не утверждаю заурядность плодов этой графомании. Бродский графоман, как все профессионалы пера (литераторы, журналисты), но он не примитив, подобно графоманам, несущим крест вырождающейся наследственности. Бродский - оригинальный автор со своим стилем. Когда он описывает нечто значимое для него лично, он пишет уже не чернилами, но кровью сердца. Рождается подлинная поэзия.
Но не дай Всевышний Бродскому начать умствовать. Его мысль превращается в ребус шизофреника, типа: "Разрастаясь как мысль облаков о себе в синеве, время жизни, стремясь отделиться от времени смерти, обращается к звуку, к его серебру в соловье, центробежной иглой разгоняя масштаб круговерти". Невнятица Бредского... Куда понятней народное: «с колокольни дрыном машем, разгоняя облака!»
При всём многообразии сюжетов «кюи» Бродского однообразны. Он многоречив и пишет "кириллициным отголоском" от скуки: "Скрипи, перо. Черней, бумага. Лети, минута". Краткость сестра таланта. К Бродскому это не применимо. В его традиции развивать замысел на протяжении многих частей. У него почти нет миниатюр. Он почти не шутит. И потому приятно радуют перлы: "с точки зренья комара, человек не умира..."...
Такие, не характерные в целом для творчества Бродского, моменты запоминаются и определяют обаяние его образа. Лучше сказать его же собственными словами: "Как хорошо, что некого винить, как хорошо, что ты никем не связан, как хорошо, что до смерти любить тебя никто на свете не обязан". Сказано в классической пронзительной ясности, афористичности. Если и Бродский декларирует порой свою направленность на классицизм, на античную ясность форм, он модернист в русле литературы потока сознания. В этом суть.
ПРАВО БЫТЬ САМИМ СОБОЙ...
В каждом частном человеческом предпочтении непременно есть общечеловеческое содержание и любой вкус имеет право на существование. При всей противоречивости отношения, Бродский искренно мною любим. Любовь иррациональна. Я не обязан оправдываться, объяснять как она сочетается с критикой. Я пишу пародии только на любимых мною поэтов. Даже на Маяковского я не могу написать пародию, ибо давно нет мальчика, на школьном вечере с пафосом читавшего «Стихи о советском паспорте». А, может, мальчика-то и не было? Вот любимейшая мной самим моя пародия «Вечерний променад» - на стихи Бродского. Она НАРОЧНО свёрстана прозой...
«Жухлых листьев не видно давно, серый сумрак завесил окно. На столе расстелилось сукно зелёное, по краям в двух местах прожжённое. Моя муза - легка, нага - пляшет, делая мне рога с хилым фавном, в простор маня... Я хотел бы за нею, но… опасаюсь ступить. Нога в но... в новый век не спешит нога-то: с моим центнером трудновато за вакханкой поспеть, друзья. Я колол слов штабеля - мне вручили медаль Нобеля, я ж писал, не стараясь, между строк простираясь нервами, как алкаш, упиваясь перлами. Жил со скукой в борьбе, строя кукиш судьбе, и т.д., и т.п. В одиночестве скоморошьим райком полоскал в горле ком и выплёвывал в мир пророчества. Все мы станем ничем. Монах призван славить меня в веках, как Сиону угодно, но ни греку и ни варягу не варил я патетики брагу, и не делал бред шизика модным: жив свободным, я умер свободным».
На этой уважительной ноте стоит закончить.
Reading time 2 minutes
Оксимирон за пару лет сформировал вокруг себя такую рэп-тусовку, которой, кажется, никогда в России не было (собственно, так и появился Versus). Сложно представить, чтобы несколько лет назад во время баттла оппоненты параллельно с шутками про «Дом-2» и Ивана Урганта цитировали классиков и даже зачитывали целые четверостишия из Серебряного века — разбираем, каких и какие.
Первый раунд
«Поговорим о твоем альбоме, / Разберем с хладнокровием Лаврентия Берии. / Ты плохо учился в своем Гриффиндоре. / Если русские что умеют, так это разваливать империи», — Гнойный и аллюзия на вселенную «Гарри Поттера» (вообще-то Оксимирон учился в Оксфорде — и, кажется, Гнойному это не слишком по душе).
«Все ждали четыре года. Он как мог нагнетал интригу, / И все, что ему пришло в голову, — это записать аудиокнигу (речь об альбоме «Горгород». — Прим. ред. ). / Причем банальную антиутопию. / Такой уровень дискурса больше подходит Джамалу и Лоику. / Сюжетом, что по силам каждой недалекой п**довке, / Твой рэп — дешевая литература в мягкой обложке. / Это набор самых скучных клише, которые существовали в истории. / Маргинальный сюжет, трагическая любовь посреди антиутопии. / Такого же ни у кого не было, ни у Оруэлла, ни у Замятина. / Это как бы попсовый мотив, который з**бал окончательно», — Гнойный разложил по полочкам составляющие популярного в начале XX века жанра антиутопии и заодно раскритиковал альбом Оксимирона «Горгород».
«Ты лепишь образы, как калеку культями из глины. / Тебя спутать с поэтом, как мешок с х**ми и спинер. / «Худой отпечаток плеча» — учителя, вот срамота. / Этого не могло быть у Пастернака — это попросту безграмотно», — кажется, теперь мы знаем ролевую модель Гнойного среди поэтов.
«П**бать на тупорылых политиков и до п**ды все жадные банкиры. / Хуже всего вы, творцы этой похабнейшей вкусовщины, / Где третьесортный ремикс Есенина или первосортный Олдаса Хаксли / Имеют социальное одобрение. Но мне до п**ды еврейские сказки — / Я не слушаю «Горгород», не читаю Тору и не зависаю на «Эхо Москвы». / Странно, в правом секторе любят лысых, но тебе бы там дали п**ды. / За графоманию, как у Бродского, говнолирику, как у Есенина. / Где ты сам-то гуляешь по краю?» — Гнойный о неблизких ему по духу авторах.
«А я везу вам революцию, как встарь, по дороге из Тушино. / У этой телеги вращаются оси, / Футуристы скинули с корабля современности Пушкина, / А вы до сих пор цеплялись за Окси, ведь он же живой. / Но только живой пример, что любой за четыре года может исписаться и стать никем. / Спустил талант — и не на хопчик, а на дурь и порошок. / Ваш Окси — дутая фигура, как стеклянный петушок», — Гнойный внезапно вспомнил про манифест кубофутуристов «Пощечина общественному вкусу», где Хлебников, Маяковский и Бурлюк обещали сбросить с парохода (sic!) современности не только Пушкина, но и Толстого с Достоевским.
OXXXYMIRON x Reebok Classic - IMPERIVM2017
Второй раунд
«Чтоб ты понял масштаб, я не стал фитовать Major Lazer за пятнадцать лимонов. / Ты за мелочь от спонсора станешь сосать черный болт, как писатель Лимонов. / И мне скажут: «Мироша, ты crazy». Нет, я просто не люблю Major Lazer», — Оксимирон первым упомянул имя за рамками школьной программы по литературе.
«Вы навсегда в тени большого брата, вы калька, даже под алко. / Ты Ресторатор на минималках», — Оксимирон и привет роману Джорджа Оруэлла «1984», а также организаторам серии баттлов SlovoSPB, которых рэпер обвинил во вторичности и непрофессионализме. Дело в том, что SlovoSPB отделилось от уже существующего проекта SLOVO Антона Белогая, даже почти не изменив название.
«Хоть убей, вам не понять, как делать с кайфом треки. / Ты умеешь только баттлить и писать римейки, / А я универсальный солдат. В клубе не станет sold out, пока, тьфу ты, мои слюни стираешь со лба. / Дурень, тут правда семья. Obe и Drago, мы как три мушкетера из романа Ремарка с Дюма», — Оксимирон выбрал самый сентиментальный образ мужской дружбы в мировой литературе.
«А теперь за меня эпилог зачитает мой мертвый homie. Aka Николай Гумилев. / Вот про вас. / «Когда над миром новым Бог склонял лицо свое, тогда / Солнце останавливали Словом, Словом разрушали города. / И орел не взмахивал крылами, звезды жались в ужасе к луне, / Если, точно розовое пламя, Слово проплывало в вышине», — да, это просто два четверостишия из Николая Гумилева, объясняющие, почему Оксимирон пришел на баттл в розовой рубашке.
Лауреат Нобелевской премии 1987 года по литературе, поэт русской культуры ныне, по воле судьбы, принадлежит американской цивилизации.
Роберт Сильвестр писал о Бродском: “В отличие от поэтов старшего поколения, созревших в то время, когда в России процветала высокая поэтическая культура, Бродский, родившийся в 1940 году, рос в период, когда русская поэзия находилась в состоянии хронического упадка, и вследствие этого вынужден был прокладывать свой собственный путь”.
Высказывание Сильвестра достаточно справедливо, потому что в качестве
Поэзии выдавалось то, что существовало на страницах печати, – но это был абсолютный вздор, об этом и говорить стыдно, и вспоминать не хочется.
“Ценность нашего поколения заключается в том, что, никак и ничем не подготовленные, мы проложили эти самые, если угодно, дороги” – пишет Бродский. “Мы действовали не только на свой страх и риск, это само собой, но просто исключительно по интуиции. И что замечательно – что человеческая интуиция приводит именно к тем результатам, которые не так разительно отличаются от того, что произвела предыдущая культура, стало быть, перед нами не распавшиеся еще цепи времен, а это замечательно”.
Поэт русской культуры ныне принадлежит американской цивилизации. Но дело не ограничивается цивилизацией. В случае с Бродским эмиграция не просто географическое понятие. Поэт пишет на двух языках, Таким образом, в творчестве поэта сошлись и причудливо переплелись две разнородные культуры, и их “конвергенция”, случай в известной мере уникальный, чем-то напоминает творческую судьбу В. Набокова.
В своей книге-эссе “Меньше, чем единица”, написанной по-английски, как считают сами американцы, пластично и безупречно, Бродский приобщает американского читателя к миру русской поэзии. В своих же русских стихах поэт парит над американским ландшафтом:
Северо-западный ветер его поднимает над
Сизой, лиловой, пунцовой, алой
Долиной Коннектикута. Он уже
Не видит лакомый променад
Курицы по двору обветшалой
Фермы, суслика на меже.
На воздушном потоке распластанный, одинок,
Все, что он видит – гряду покатых
Холмов и серебро реки,
Вьющейся точно живой клинок,
Сталь в зазубринах перекатов,
Схожие с бисером городки
Новой Англии…
Этот полет одинокого сильного ястреба, держащего курс на юг, к Рио-Гранде, на пороге зимы, прослежен, казалось бы, американским глазом, но смущает финальная строка стихотворения: детвора, завидев первый снег, “кричит по-английски: “Зима, зима!” На каком же языке ей кричать в США, как не по-английски? Последняя строка вызывает герметичность американского мира, вселяет подозрение, что здесь не обошлось без мистификаторской мимикрии, разрушенной напоследок намеренно и наверняка.
В декорациях американского неба вдруг возникает черная языковая дыра, не менее страшная, чем осенний крик птицы, чей образ, и без того нагруженный тяжестью разнородного смысла, в виду той дыры приобретает новое, четвертое измерение, куда и устремляется ястреб:
…Все выше. В ионосферу.
В астрономически объективный ад
Птиц, где отсутствует кислород,
Где вместо проса – крупа далеких
Звезд. Что для двуногих высь,
То для пернатых наоборот.
Не мозжечком, но в мешочках легких
Он догадывается: не спастись.
А вот стихотворение из книги Бродского “части речи” (1977). Оно написано в знакомой нам форме фрагмента, которая заставляет вспомнить, что он принадлежит к школе Ахматовой:
…и при слове “грядущее” из русского языка
Выбегают мыши и всей оравой
Отгрызают от лакомого куска
Памяти, что твой сыр дырявой.
После скольких зим уже безразлично, что
Или кто стоит в углу у окна за шторой,
И в мозгу раздается не неземное “до”,
Но ее шуршание. Жизнь, которой,
Как даренной вещи, не смотрят в пасть,
Обнажает зубы при каждой встрече.
От всего человека вам остается часть
Речи. Часть вообще. Часть речи.
Стихотворение так и начинается у Бродского со строчной буквы после отточия. При слове “грядущее” по прихоти ассоциаций из языка возникают другие слова с присущими им шлейфами настроений, эмоций, чувствований. Они, как мыши, вгрызаются в память, и тут выясняется, что память стала дырявой, что многое уже забылось. Слово влечет за собой другое слово не только по смыслу, многие ассоциации возникают по созвучию: грядуЩее – мыШи – Шторой – ШурШание. За этой звуковой темой следует другая: Жизнь – обнаЖает – в каЖдой. Далее развивается третья: встреЧе – Человека – Часть – реЧи – Часть – реЧи – Часть – реЧи. Это не просто инструментовка на три темы шипящих согласных звуков, это слова-мыши, которые выбегают и суетятся при одном только слове “грядущее”.
Творчество Бродского метафизично, это микрокосмос, где уживается Бог и черт, вера и атеизм, целомудрие и цинизм. Его поэзия чрезвычайно объемна и – одновременно – разнопланова. Не случайно один из его лучших сборников назван в честь музы астрономии – Урании. Обращаясь к Урании, Бродский пишет:
Днем и при свете слепых коптилок,
Видишь: она ничего не скрыла
И, глядя на глобус, глядишь в затылок.
Вон они, те леса, где полно черники,
Реки, где ловят рукой белугу,
Либо – город, в чьей телефонной книге
Ты уже не числишься. Дальше к югу,
То есть к юго-востоку, коричневеют горы,
Бродят в осоке лошади-пржевали;
Лица желтеют. А дальше – плывут линкоры,
И простор голубеет, как белье с кружевами.
“…зачастую, когда я сочиняю стихотворение и пытаюсь уловить рифму, вместо русской вылезает английская, но это издержки, которые у этого производства всегда велики. А какую рифму принимают эти издержки, уже безразлично” – так говорит Бродский о “технологии” своего творчества. “Больше всего меня занимает процесс, а не его последствия”. “…когда я пишу стихи по-английски, – это скорее игра, шахматы, если угодно, такое складывание кубиков. Хотя я часто ловлю себя на том, что процессы психологические, эмоционально-акустические идентичны”.
Ветренно. Сыро, темно. И ветренно.
Полночь швыряет листву и ветви на
Кровлю. Можно сказать уверенно:
Здесь и скончаю я дни, теряя
Волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
Черпая кепкой, что шлемом суздальским,
Из океана волну, чтоб сузился,
Хрупая рыбу, пускай сырая.
Бродский, подобно Ахматовой и Мандельштаму, очень литературный поэт, у него много аллюзий на предшественников. В приведенном отрывке из стихотворения “1972” есть намек на “Слово о полку Игореве”, в конце перефразирован Гейне; другое стихотворение начинается: “Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…” – это “Записки сумасшедшего” Гоголя. Неожиданно возникает Хлебников:
Классический балет! Искусство лучших дней!
Когда шипел ваш грог и целовали в обе,
И мчались лихачи, и пелось бобэоби,
И ежели был враг, то он был – маршал Ней.
Поэтический мир Бродского, по сути дела, оказывается квадратом, сторонами коего служат: отчаяние, любовь, здравый смысл и ирония.
Бродский был изначально умным поэтом, то есть поэтом, нашедшим удельный вес времени в поэтическом хозяйстве вечности. Оттого он быстро преодолел “детскую болезнь” определенной части современной ему московско-ленинградской поэзии, так называемое “шестидесятничество”, основной пафос которого определяется… впрочем, Бродский отдал этому пафосу мимолетную дань, хотя бы в ранних, весьма банальных стихах о памятнике:
Поставим памятник
В конце длинной городской улицы…
У подножья пьедестала – ручаюсь –
Каждое утро будут появляться
Цветы…
Подобные стихи о памятнике обеспечивали поэту репутацию смутьяна, и Бродский в конце 50-х годов явно ценил эту репутацию. Но куда сильнее и своевольнее прорывалась в поэзии юного Бродского тема экзистенциального отчаяния, захватывая попутно темы расставаний жанр, смешиваясь с темой абсурдности жизни и смотрящий из всех щелей смерти:
Смерть – это все машины,
Это тюрьма и сад.
Смерть – это все мужчины,
Галстуки их висят.
Смерть – это стекла в бане,
В церкви, в домах – подряд!
Смерть – это все, что с нами –
Ибо они – не узрят.
Такой бурный “пессимизм” в сочетании с “фрондой” был чреват общественным скандалом.
Любовь – мощный двигатель поэзии Бродского. Обычная любовь переплетается с отчаянием и тревогой. Любовная трагедия может обернуться и фарсом, изложенным бойким ямбом:
Петров женат был на ее сестре,
Но он любил свояченицу; в этом
Сознавшись ей, он позапрошлым летом,
Поехав в отпуск, утонул в Днестре.
(“Чаепитие”)
Фарс разлагает любовь – особенно тогда, когда она слаба, – на составные, чреватые натурализмом, элементы:
Сдав все свои экзамены, она
К себе в субботу пригласила друга;
Был вечер, и закупорена туго
Была бутылка красного вина.
(“Дебют”)
Ирония в поэзии Бродского непосредственным образом сопряжена со здравым смыслом. Бродский о главном не говорит прямо, а всегда уклончиво, обиняками. Заходит с одной и с другой стороны, ищет все новых возможностей пробиться к идее, к собеседнику.
Структура стихотворения Бродского в принципе открыта. Видна художественная целесообразность каждого эпизода, а композиция часто основана на симметрии, так что массы стихов относительно легко обозримы. Можно даже выявить такую закономерность: в коротких стихотворениях формальные ограничения нередко ослабляются, а в длинных нарастают. В коротких текстах Бродский иногда доходит до полного разрушения формы. Так в стихотворении “Сонет” (1962), где не соблюдено ни единое правило построения этой твердой строфической формы, за исключением одного: в нем 14 стихов:
Мы снова проживаем у залива,
И проплывают облака над нами,
И современный тарахтит Везувий,
И оседает пыль по переулкам,
И стекла переулков дребезжат.
Когда-нибудь и нас засыпет пепел.
Так я хотел бы в этот бедный час
Приехать на окраину в трамвае,
Войти в твой дом,
И если через сотни лет
Придет отряд раскапывать наш город,
То я хотел бы, чтоб меня нашли
Оставшимся навек в твоих объятьях,
Засыпанного новою золой.
В 1965 год Бродский формулирует свое кредо, оставшееся в силе до конца его жизни. В стихотворении “Одной поэтессе” он писал:
Я заражен нормальным классицизмом.
А вы, мой друг, заражены сарказмом…
Бродский обнаруживает три вида поэзии:
Один певец подготавливает рапорт.
Другой рождает приглушенный ропот.
А третий знает, что он сам лишь рупор.
И он срывает все цветы родства.
Поэтика Бродского служит стремлению преодолеть страх смерти и страх жизни.
Бродский дошел до предела в сплавлении всех стилистических пластов языка. Он соединяет самое высокое с самым низким. Начало стихотворения “Бюст Тиберия”:
Приветствую тебя две тыщи лет
Спустя. Ты тоже был женат на бляди.
Одна из характернейших примет стихотворной речи Бродского – длинные сложные синтаксические конструкции, переливающиеся через границы строк и строф, иногда действительно вызывающие ассоциации со стальными гусеницами танка, неудержимо накатывающего на читателя. В “Стихах о зимней компании 1980-го года” танк появляется и буквально – закованный в броню тропов, бесконечными синтаксическими переносами выплывает из-за горизонта строфы и обрушивается на читателя:
Механический слон, задирая хобот
В ужасе перед черной мышью
Мины в снегу, изрыгает к горлу
Подступивший комок, одержимый мыслью,
Как Магомет, сдвинуть с места гору.
Танк – слон, пушка – хобот, мина – мышь. Из этих двух рядов тем вырастает образ. У Бродского нередко образы возникают на пересечении совершенно неожиданно сопоставленных тем.
Стихи Бродского, в своей совокупности, представляют собой гимн бесконечным возможностям русского языка, все пишется во славу ему:
Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я
Славы в эпоху кино и радио,
Но ради речи родной, словесности.
За каковое раденье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится),
Чаши лишившись в пиру Отечества,
Ныне стою в незнакомой местности.
Именно вера в язык вводит Бродского в классическую эстетику, сохраняет его экзистенциальное право быть поэтом, не чувствующим абсурдности своего положения, подозревать за культурой серьезный и неразгаданный смысл и, что тоже важно, сдерживать капризы своенравного лирического “я”, иначе его – в рамках эмоционального квадрата – швыряет во все стороны: от любовного безумства к ироническому признанию, от утверждения своей гениальности к утверждению собственного ничтожества.
Как истинный творец, он сам подвел итог своему творчеству. Вообще говоря, Бродский – не просто поэт. На мой взгляд, русской поэзии не хватало философа, чтобы он окинул взглядом всю картину целиком и в то же время мог бы рассказать о том, что увидел. Бродский рассказал. Не знаю, хорошо это или плохо, но он сумел передать всю боль нашего времени, страх перед Ничем, спрятанный в обыденность, метафизическую тоску “и проч.” И только от нас зависит, сможет ли его слово пробиться к нам в наши микровселенные, чтобы принести туда свет откровения.
(Пока оценок нет)
Нобелевский лауреат Иосиф Бродский принадлежит миру и вместе с тем русской культуре, ведь его поэзия написана человеком определенной ментальности, воспитанной именно русской культурой. Вместе с тем его творчество отражает определенную эпоху, она универсальная в том смысле, что многие могли бы Read More ......
Из "Записных книжек" Сергея Довлатова.
***
В молодости поэт Андрей Битов держался агрессивно. Особенно в нетрезвом состоянии. И как-то раз он ударил поэта Андрея Вознесенского.Это был уже не первый случай такого рода. Битова привлекли к товарищескому суду. Плохи были его дела. И тогда Битов произнес речь. Он сказал:
— Выслушайте меня и примите объективное решение. Только сначала выслушайте, как было дело. Я расскажу, как это случилось, и тогда вы поймете меня. А следовательно — простите. Потому что я не виноват. И сейчас это всем будет ясно. Главное, выслушайте, как было дело.
— Ну, и как было дело? — поинтересовались судьи.
— Дело было так. Захожу в “Континенталь”. Стоит Андрей Вознесенский. А теперь ответьте, — воскликнул Битов, — мог ли я не дать ему по физиономии? !
***
Поэты Найман и Бродский шли по Ленинграду. Дело было ночью.
— Интересно, где здесь Южный Крест? — спросил вдруг Бродский.
(Как известно, Южный Крест находится в соответствующем полушарии.) Найман сказал:
— Иосиф! Откройте словарь Брокгауза и Ефрона. Найдите там букву “А”. И поищите там слово “Астрономия”.
Бродский ответил:
— Вы тоже откройте словарь на букву “А”. И поищите там слово “Астроумие”.
***
Битов и Цыбин поссорились в одной компании. Битов говорит:
— Я тебе, сволочь, морду набью! Цыбин отвечает:
— Это исключено. Потому что я — толстовец. Если ты меня ударишь, я подставлю другую щеку.
Гости слегка успокоились. Видят, что драка едва ли состоится. Вышли курить на балкон. Вдруг слышат грохот. Забегают в комнату. Видят — на полу лежит окровавленный Битов. А толстовец Цыбин, сидя на Битове верхом, молотит его пудовыми кулаками.
***
Найман и Губин долго спорили, кто из них более одинок.Рейн с Вольфом чуть не подрались из-за того, кто опаснее болен.Ну, а Шигашов и Горбовский вообще перестали здороваться. Поспорили о том, кто из них менее вменяемый. То есть менее нормальный...
***
Писателя Воскобойникова обидели американские туристы. Не пунктуально вроде бы себя повели. Не явились в гости. Что-то в этом роде. Воскобойников надулся:
— Я, — говорит, — напишу Джону Кеннеди письмо. Мол, что это за люди, даже не позвонили. А Бродский ему и говорит:
— Ты напиши “до востребования”. А то Кеннеди ежедневно бегает на почту и все жалуется: “Снова от Воскобойникова ни звука!..”
***
У Валерия Грубина, аспиранта-философа, был научный руководитель. Он был недоволен тем, что Грубин употребляет в диссертации много иностранных слов. Свои научные претензии к Грубину он выразил так:
— Да хули ты выебываешься?!
***
У Иосифа Бродского есть такие строчки:
Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать,
На Васильевскии остров
Я приду умирать...
Так вот, знакомый спросил у Грубина:
— Не знаешь, где живет Иосиф Бродский? Грубин ответил:
— Где живет, не знаю. Умирать ходит на Васильевский остров.
***
Грубин предложил мне отметить вместе ноябрьские торжества. Кажется, это было 60-летие Октябрьской революции. Я сказал, что пить в этот день не буду. Слишком много чести. А он и говорит:
— Не пить — это и будет слишком много чести. Почему же это именно сегодня вдруг не пить!
***
Я спросил у восьмилетней дочки:
— Без окон, без дверей — полна горница людей. Что это?
— Тюрьма, — ответила Катя.
