Страница 1

Население России на протяжении всего ХХ в. росло. На рис. 8 показаны темпы роста населения в 20 веке. Если бы все было благополучно, то темпы роста населения России должны были бы плавно снижаться, в соответствии с красной кривой на графике, потому что рождаемость должна была снизиться, как это происходило в других ростах, сообразуясь со снижением смертности. Высокие темпы роста населения России в начале века указывали на то, что смертность начала снижаться, а рождаемость оставалась еще очень высокой.

Рисунок 8. Фактические и гипотетические темпы роста населения России, 1900-2000

Но, к сожалению, никакой плавности в динамике темпов роста населения России на протяжении века не было. Страну потрясали социальные и военные катастрофы, они вызывали резкое падения темпов роста населения России, несколько раз в течение столетия ее население сокращалось - в периоды первой Мировой войны, революции и Гражданской войны, голода 30-х гг., Второй Мировой войны. Все эти пертурбации отражают резкие колебания зеленой кривой на рис. 8.

Абсолютная численность населения

России изменялась так, как показано на рис. 9. Верхние красные кривые - это как могло бы расти население России, если бы не было всех социальных и военных катастроф ХХ в. Но так как они были, население реально росло в соответствии с нижней зеленой кривой. По сути, если бы не было катастроф, и реализовалась та красная кривая темпов, которая была представлена на предыдущем слайде, то нынешнее население России могло бы быть вдвое большим, чем оно есть на самом деле, т.е. оно было бы сопоставимо с населением США. Все же в целом, несмотря на все трудности и катастрофы, население России в ХХ в. росло, хотя этот рост четырежды прерывался. Первые три раза это было связано с периодами катастроф, которые уже были названы. Четвертое падение численности населения началось в 1990-е годы, и оно очень сильно отличается от всех предыдущих, имеет совершенно иную природу. Предыдущие периоды убыли населения заканчивались вместе с катастрофами, затем рост населения возобновлялся. Падение, начавшееся в 1990-е годы, глубоко укоренено в демографических процессах предыдущих десятилетий, Россия вошла в такой этап своего демографического развития (в большей или меньшей мере характерный для всех развитых стран, хотя в России он имеет свою специфику), когда нет больших надежд на то, что рост вообще когда-либо возобновится.

Рисунок 9. Фактическая и гипотетическая численность населения России, 1900-2000

Имеются разные демографические прогнозы для России на ближайшие 50 лет. Их делают ООН, Росстат, различные исследовательские центры, Бюро цензов США. Некоторые из этих прогнозов представлены на рис. 10. Хотя конкретные траектории будущей динамики численности населения различаются, все прогнозы - и более оптимистически, и менее оптимистические - предсказывают более или менее быстрое сокращение численности населения до 2050 г.

Рисунок 10. Численность населения России до 2050 года по различным прогнозам, млн. человек

Единственно исключение представляет собой прогноз, названный "нормативным". Недавно было утверждена Концепция демографической политики России до 2025 года, и там были названы некоторые цифры. В частности, говорится, что к 2015 г. население России достигнет 142 млн. человек, а к 2025 г. - 145 млн. человек. Если принять эти реперные точки и провести через них кривую (это - верхняя кривая на графике), то и получится "нормативный" прогноз, который предсказывает рост населения. Единственное, что можно сказать по поводу этого прогноза, это то, что он не соответствует ни одному из имеющихся.

Так как население России уменьшается, а население развивающихся стран быстро растет, то неизбежно понижается место России в мировой демографической иерархии. В 1950 г. Россия в ее нынешних границах по численности населения занимала четвертое место в мире после Китая, Индии и США. В 2007 г. она уже откатилась на девятое место, пропустив вперед Индонезию, Бразилию, Пакистан, Бангладеш и Нигерию. Если верить прогнозу ООН, место России будет понижаться и в дальнейшем, и к 2050 г. она отодвигается на 15 место. К этому времени доля России в мировом населении, которая в середине ХХ в. превышала 4%, а сейчас составляет порядка 2%, приблизится к 1%. При этом Россия располагает 13% мировой суши.

Внешняя политика
На референдуме 21 мая 2006 года, народ Черногории проголосовал за выход из Государственного Союза Сербии и Черногории. Это было подтверждено декларацией о независимости парламентом Черногории 3 июня 2006 года. Он одновременно просил международного признания и наметил внешнеполитические цели своего...

Природные ресурсы
Природные ресурсы - часть природной среды, непосредственно используемая человеком в процессе производства. Природные ресурсы подразделяются на исчерпаемые (возобновимые и невозобновимые) и неисчерпаемые. По использованию выделяют минеральные, земельные, водные, лесные ресурсы. Природные условия - ф...

Динамика коэффициента преимущества по регионам Казахстана в 2004 и 2010 гг.
Рассмотрим картографическое представление регионального неравенства Казахстана за исследуемые годы и выявим его особенности. Рис. 2 - Коэффициент преимущества по регионам Казахстана, 2004 г. Для начала обратим внимание на карту 2004 г. Здесь можно заметить, что самой большой показатель, который поп...

Урок «Численность населения России»

Цели: 1. Познакомить учащихся с новыми терминами и понятиями.

2. Начать формирование представлений и знаний о населении России.

3. Познакомить с основными показателями, характеризующими

Численность населения России и ее место среди стран мира.

4. Сформировать у школьников представление о демографических кризисах

И их роли в изменении численности населения.

5. Познакомить с демографической политикой в России.

Оборудование: диаграмма «Численность стран мира», график «Численность

Населения на территории России в 18-21 вв.», график «Фак-

Тическая и гипотетическая численность населения на

Современной территории России (1900-2000 гг.)

Ход урока:

I. Организационный момент.

II. Изложение нового материала:

Вопрос: Что вы знаете по теме обсуждения?

(запись на доске)

Задание: Запишите в тетрадь вопросы, на которые вы бы хотели получить ответ.

Пока эти вопросы останутся без ответа. Мы к ним вернемся в конце урока.

Численность населения – один из важных факторов развития каждой страны. Ведь население, которое участвует в труде, является главной производительной силой, в то же время население выступает в роли главного потребителя всех создаваемых материальных благ.

Вопрос: Как можно получить сведения о численности населения?

С помощью переписи населения.

Первая перепись населения в России была проведена в 1897 году. Численность населения в пределах современных границ Российской Федерации составила 67,5 млн. человек. Последняя перепись проводилась по состоянию на 0 часов 9 октября 2002 года. На эту дату в России проживало 145,2 млн. человек. Следующую перепись населения планируют провести в 2010 году.

Вопрос: А как выявляются дальнейшие изменения численности населения?

С помощью текущего учета.

Вопрос: С помощью каких показателей?

(Составление кластера на чистой странице):

Учитывая все эти показатели, численность населения России на сегодняшний день составляет 142 млн. чел.

Вопрос: Что же происходит с численностью населения? Оно увеличивается или уменьшается?

Уменьшилось на 3 млн. человек.

Наука, которая поможет нам разобраться с динамикой населения в России, называется демография (показать слайд).

Слайд: демография (от греч. demos – народ и grapho – пишу) - наука о населении.

Количество рожденных и умерших – это естественное движение населения, прибывших и убывших – механическое.

Численность населения России

родилось умерло прибыло убыло

Вопрос: Есть такой термин – «воспроизводство населения». Как вы думаете, в какую часть кластера мы его должны поместить?

Кластер:

Численность населения России

родилось умерло прибыло убыло

Естественное движение механическое движение

(воспроизводство населения)

Под естественным движением (воспроизводством) населения понимают совокупность процессов рождаемости, смертности и естественного прироста, которые обеспечивают беспрерывное возобновление и смену людских поколений (показать слайд).

Слайд: В оспроизводство населения - совокупность процессов рождаемости, смертности и естественного прироста, которые обеспечивают беспрерывное возобновление и смену людских поколений.

Естественное движение демографы определяют двумя показателями: рождаемость и смертность, которые рассчитываются на 1000 жителей.

(показать слайд)

Слайд: Рождаемость – количество родившихся за год на 1000 жителей (Р).

Смертность – количество умерших за год на 1000 жителей (С).

Кластер:

Численность населения России

родилось умерло прибыло убыло

Естественное движение механическое движение

(воспроизводство населения)

Вычитая показатель рождаемости из показателя смертности, определяют естественный прирост (ЕП) (показать слайд).

Слайд: Естественный прирост (ЕП) = Рождаемость (Р) – Смертность (С)

Численность населения России

родилось умерло прибыло убыло

Естественное движение механическое движение

(воспроизводство населения)

Рождаемость (Р) смертность (С)

Если рождаемость выше смертности – численность населения растет, если ниже – падает.

Вопрос: А как вы бы могли назвать резкое увеличение численности населения?

А резкое уменьшение численности населения?

(показать слайд)

Слайд: Резкое увеличение численности населения - демографический взрыв.

Численность населения России

родилось умерло прибыло убыло

Естественное движение механическое движение

(воспроизводство населения)

Рождаемость (Р) смертность (С)

Естественный прирост (ЕП = Р-С)

демографический взрыв

(Р! > С)

Слайд: Резкое уменьшение численности населения (в результате превышения смертности над рождаемостью) называется демографическим кризисом или депопуляцией (кластер ).

Численность населения России

родилось умерло прибыло убыло

Естественное движение механическое движение

(воспроизводство населения)

Рождаемость (Р) смертность (С)

Естественный прирост (ЕП = Р-С)

демографический взрыв демографический кризис

(Р! > С) или депопуляция (Р

Вопрос: А при какой ситуации численность населения не изменяется?

Когда рождаемость равна смертности.

Вопрос: В каком состоянии находится Россия?

В состоянии демографического кризиса, т.е. снижения численности населения.

Не смотря на этот процесс, Россия по числу жителей входит в десятку стран мира, население которых превышает 100 млн. человек – занимает 8 место.

Рождаемость, смертность, естественный прирост в основе своей процессы биологические. Но, тем не менее, решающее воздействие на них оказывают социально-экономические условия жизни людей.

Задание: откройте учебник на стр.237. Рис. 197 «Численность населения на территории России в 18 – 20 вв.

Слайд: график «Численность населения на территории России в 18-21 вв.» (или документ-камера)

По горизонтали отложены годы с интервалом 50 лет, а по вертикали – численность населения России в миллионах человек. Теперь сопоставляя эти показатели, проследите за движением линии, отражающей изменения численности населения. Ответьте на вопросы.

(Это задание учащиеся выполняют в течение 5 минут работая в группах по два человека. Выводы записываются в тетрадь)

Вопросы:

1. В какие периоды кривая линия резко изменила свой плавный ход?

С 1850 – 1900гг. и 1950 – 2000гг.

2. В какой временной отрезок она особенно «нервно пульсировала», отражая

Сложные периоды в истории страны?

- 1-й демографический кризис : с 1914 – 1922 гг. общие потери составили от 12-18 млн. чел. Причины – Первая мировая война, затем революция, гражданская война, голод (1921 – 1922 гг.), эмиграция из России.

- 2-й демографический кризис – в 30-е годы общие потери населения оцениваются от 5 до 6,5 млн. чел. Причины - насильственная коллективизация сельского хозяйства (объединение мелких крестьянских хозяйств в колхозы), свертывание НЭПа, индустриализация, репрессии (карательные меры) и голод 1933-1934 гг.

- 3-й демографический кризис - самые большие потери население Росси понесло в Великой Отечественной войне (1941-1945 гг.). Число погибших на фронте и в тылу приблизилось к 18 млн., а с учетом снижения рождаемости общие потери составили от 21 до 27 млн. человек.

В 90-х годах наступил 4-й демографический кризис – после распада СССР наступил экономический кризис, который сопровождался инфляцией, ростом цен, безработицей, неуверенностью в завтрашний день. А еще Афганистан, Чечня. Начиная с 1992 года, естественный прирост населения стал отрицательным, но на графике мы видим, что численность населения продолжала расти.

Вопрос: За счет каких ресурсов происходил это рост?

За счет механического движения населения. В Россию возвращались люди из бывших союзных республик после распада СССР.

Чтобы оценить, сколько всего людей потеряла Россия, надо не только суммировать уже приведенные цифры, но и рассчитать более отдаленные последствия демографических потерь.

В годы Великой Отечественной войны число родившихся было почти вдвое меньшим, чем в предыдущие годы. Спустя 20 – 25 лет, в конце 60-х годов, родившиеся в годы войны вступили в брачный возраст, но число молодых семей было гораздо меньшим, как и число родившихся. Здесь проявилось «демографическое эхо войны». Еще через 20 -25 лет, в начале 90-х годов ситуация уже повторилась («второе эхо войны»).

Слайд: график «Фактическая и гипотетическая (при отсутствии демографических кризисов) численность населения на современной территории России (1900 – 2007 гг.) или через документ- камеру (учебник стр. 238, рис. 198).

Демографы рассчитали, что при «нормальном» демографическом развитии, т.е. без потерь от войны, голода, отъезда из страны и репрессий, численность населения России уже к 2000 году составила бы приблизительно 300 млн. человек вместо 142 млн. А вместо прироста населения, каждую минуту в России рождается 3 человека, а умирает – 5.

Задание: Посчитайте, на сколько человек уменьшилась численность населения России за один урок?

Только за урок умерло 225 человек, а родилось 135. Численность населения России уменьшилась на 90 человек. Уровень рождаемости в России не обеспечивает простого воспроизводства населения (в семье двое детей).

Вопрос: Поднимите руку, у кого в семье трое детей? У кого двое? Один ребенок?

Ситуация в вашем классе обеспечивает прирост населения в стране?

Если ситуацию не изменить, то по прогнозам ООН, в Росси к 2025 году будет проживать около 120 млн. чел., а к 2050 году – до 100 млн. чел.

Американский писатель Эптон Синклер писал о том, что «контроль над рождаемостью является великим достижением человеческого разума, равноценным открытию огня и изобретению печатания».

Правительство России стремится управлять воспроизводством населения, проводя государственную демографическую политику с помощью различных мер: экономических, административно-правовых, воспитательных и пропагандистских, направленных на повышение рождаемости и понижение смертности.

Вопрос: А как назвали 2008 год в России?

Годом семьи. И мы верим, что Россия выйдет из демографического кризиса, хотя предстоит сделать еще много.

Система пометок:

«v» - галочкой отмечается то, что было ранее известно (то есть «знаю»).

«−» - отмечается то, что противоречит первоначальным представлениям («думал

Иначе»).

«+» - знаком плюс отмечается новая информация («узнал»).

«?» - вопросительный знак ставится, если возникает желание узнать о чем-то более подробно («хочу узнать»).

«!» - восклицательный знак может быть поставлен, если какую-либо информацию необходимо запомнить.

Демографическая политика в России

Демографическая политика представляет собой целенаправленное воздействие государства на демографические процессы – либо с целью сохранения существующих тенденций, либо с целью их изменения – если они неблагоприятны.

Американский писатель Эпсон Синклер писал о том, что «контроль над рождаемостью является великим достижением человеческого разума, равноценным открытию огня и изобретению печатания».

Демографическая политика представляет собой комплекс различных мер :

Экономических (оплачиваемые отпуска и различные пособия при рождении детей; пособия на детей в зависимости от их числа, возраста, типа семьи; ссуды, кредиты, налоговые и жилищные льготы и т.д.);

- административно-правовых (законодательные акты, регламентирующие браки, разводы, положение детей в семьях, алиментные обязанности, охрану материнства и детства);

Воспитательных и пропагандистских мер, призванных формировать общественное мнение, нормы и стандарты демографического поведения, определенный демографический климат в обществе.

В 2007 году была принята новая «Концепция демографической политики Российской Федерации на период до 2025 года».

В Концепции дается оценка современной демографической ситуации в РФ и определены следующие задачи :

Сокращение уровня смертности граждан;

Сохранение и укрепление здоровья населения, увеличение продолжительности активной жизни, создание условий и формирование мотивации для ведения здорового образа жизни;

Повышения уровня рождаемости;

Укрепление института семьи, возрождение и сохранение духовно-нравственных традиций семейных отношений;

Привлечение мигрантов в соответствии с потребностями демографического развития.

Концепцией также определены комплексные меры, следствием которых должно стать улучшение демографической ситуации в стране.

Одной из важнейших мер является формирование у подрастающего поколения мотивации для ведения здорового образа жизни.

Рефлексия. В процессе коллективной работы происходит обсуждение информации на основе вопросов:

1. Что из прочитанного Вам оказалось известным?
2. Какая информация была новой для Вас?
3. Что вызвало сомнения или с чем вы не согласны?
4. Что из прочитанного оказалось наиболее важным, т.е. что необходимо запомнить?

(или дать как домашнее задание)

IV. Подведение итогов.

Вопрос: На все ли вопросы вы получили ответы? Если нет, то плохо это или хорошо?

Скорее всего, нет. Видите, какое поле деятельности у нас с вами еще впереди. И на все те вопросы, которые вас интересуют, мы будем искать ответы на следующих уроках.

Вопрос: Кто удовлетворен своей работой?

IV. Домашнее задание: §43, заполнить таблицу:

Литвиненко В.В.

Сталинский "тоталитаризм" и ельцинская "демократия" в демографическом измерении

С подачи Михаила Федотова, бывшего ельцинского министра пропаганды (министерство стыдливо называлось министерством информации и печати), а ныне советника Президента по правам человека либеральная общественность в очередной раз озаботилась "десталинизацией". На заседании Совета по правам человека эта тема была развита Сергеем Карагановым (Сергей Караганов с 1994 г. занимает пост Председателя президиума Совета по внешней и оборонной политике, но до сих пор у России нет внятной внешней политики, а оборонная вообще отсутствует). Он призвал осудить не только Сталина, но и весь 70-летний советский период, назвав его "античеловеческим и варварским".

Случайно или нет, но упомянутое заседание проходило в Екатеринбурге 1 февраля 2011 г. – в день открытия памятника Б.Н.Ельцину. Такое знаковое совпадение просто взывает к сравнению сталинского "тоталитаризма" и ельцинской "демократии" по критерию "человечности".

Барометром отношения власти к населению служит демография. На действия или бездействие власти демография реагирует ростом или спадом рождаемости, смертности и продолжительности жизни населения. Все эти изменения отражаются в интегральном демографическом показателе, называемом "потери населения". К потерям населения относят преждевременно умерших (сверхсмертность) и недобор до "нормального" числа родившихся (дефицит рождений). Оценка потерь населения страны за какой-либо период производится путем сравнения двух величин: "гипотетической" численности, которой достигла бы страна при "нормальном" ее развитии, и фактической, дающей реальную численность населения в рассматриваемый период. Строго говоря, потери населения есть везде (во всех странах) и всегда (во все времена): от «ненормальностей» жизни никто не застрахован – люди гибнут в результате природных катастроф и аномалий, несчастных случаев, убийств и самоубийств.
Нужно сказать, что на рубеже 60-70-х годов прошлого века попытку оценки потерь населения СССР в 1917-1958гг. предпринял эмигрант, профессор Курганов И.А. "Гипотетическую" численность населения СССР к 1959г. он рассчитал, взяв в качестве "нормального" прирост населения России в 1913г. - 1,7%. При этом у него получилось, что численность населения СССР в 1959 году должна была быть равна 319,5 млн. чел., а реально в стране согласно переписи было 208,8 млн. чел., т.е. по Курганову И.А. потери населения "от социалистического строя" составили 110,7 млн. чел. Это цифра очень понравилась тогдашним «десталинизаторам», но в ней была одна несуразность – она включала в себя и людские потери страны в Великой Отечественной войне, в которых, как ни крути, виновен не социалистический строй, а немецкий фашизм. Поэтому большинство «десталинизаторов», все же постеснялись возложить на советскую власть вину за потери населения СССР в Великой Отечественной войне и остановились на более "скромной" цифре "уничтоженных советским режимом" - 60 млн. чел. (такое число "жертв тоталитаризма" называли писатель Антонов-Овсеенко, правозащитница Зоя Крахмальникова, актер Олег Басилашвили, журналист Александр Минкин и др.).

На самом же деле расчеты И.Курганова ошибочны и дают чрезмерно завышенные оценки потерь населения. Дело в том, что используемый им для расчета людских потерь прием в прикладной математике и теории прогнозирования называется «линейной экстраполяцией» и применим он только в простейших линейных случаях: с его помощью, например, можно определить (и то приблизительно) величину урожая картофельного поля по урожаю, собранному с единицы этого поля. Демографические же процессы сугубо нелинейны. Эта нелинейность объясняется явлением так называемого "демографического перехода", в соответствии с которым любая страна по мере своего социально-экономического развития проходит три демографических этапа: на первом население растёт медленно, поскольку высокая рождаемость компенсируется столь же высокой смертностью; на втором этапе прирост населения резко возрастает за счет снижения смертности благодаря развитию медицины, а на третьем этапе в результате перехода основной массы населения к городскому образу жизни, эмансипации женщин и других социально-экономических изменений уменьшается рождаемость и соответственно снижается прирост населения. Именно в третий этап вступил СССР в конце 20-х годов прошлого века с началом коллективизации и индустриализации.

Таким образом, процедура сравнения потерь населения СССР и ельцинской России должна учитывать нелинейный характер демографических процессов в советскую эпоху. При этом необходимо выделить периоды оценки потерь населения, определить фактические численности населения в рассматриваемые периоды и рассчитать гипотетические численности населения в конце рассматриваемых периодов.

Поскольку "десталинизаторы" считают, что практически все людские потери СССР от голода, репрессий и других "ужасов тоталитаризма" приходятся на "сталинский" период советского государства, то временные рамки оценки потерь населения СССР ограничим эпохой Сталина: с 1927г., когда власть окончательно перешла к нему после завершения борьбы с Троцким, и по 1952г. - последний год нахождения Сталина у власти.

Потери населения современной России оцениваются за период правления Ельцина - 1991-1999гг.
Данные фактической и "гипотетической" динамики населения СССР в 1927-1952гг. приведены в табл. 1., а в табл. 2 представлены реальная и "гипотетическая" динамики населения России в 1991-1999гг.

Цифры фактической динамики населения СССР в 1927-1952гг. приведены в двух вариантах: по данным ЦСУ СССР (1964г.) и по данным книги Андреева Е.М., Дарского Л.Е. и Харьковой Т.Л. "Население Советского Союза. 1922-1991" (М.: "Наука", 1993г.). Книга Андреева Е.М., Дарского Л.Е. и Харьковой Т.Л. (далее - АДХ) - последнее подробное исследование динамики населения СССР, выполненное профессионально и добротно, но оно было проведено в 1991-1993гг. - в период "истерического демократизма". Атмосфера злобного антисоветизма того времени сказалась на позиции авторов. В частности, их отношение к 30-м годам прошлого века четко характеризует следующий фрагмент из книги: "Кроме непосредственных смертей от голода 1933г. и расстрелов в 30-х годах, к потерям следует отнести сокращение продолжительности жизни людей, поставленных в ужасающие условия. Надо учесть ухудшение жизни всего народа, снижение потребления, а также нагнетание всеобщей подозрительности и страха, постоянного состояния стресса. Огромные массы людей: ссыльные, заключенные в тюрьмах и лагерях – находились в особо тяжелых условиях, и их смертность была очень высокой".

Предвзятая оценка ситуации в стране в 30-х годах прошлого века привела авторов книги "Население Советского Союза. 1921-1991." к тенденциозным подбору фактов и их интерпретации: из всех известных оценок размеров эмиграции из СССР в 30-х годах принята минимальная оценка, использованы завышенные уровни недоучета умерших в период с 1927г. по 1936г., завышены, как показали последующие исследования, более чем в 2 раза данные о числе смертей среди репрессированных в 1937-1938гг.

В результате отрицательный рост населения СССР в голодном 1933 году у АДХ составил 5,9 млн. чел. Нужно сказать, что и в предыдущих исследованиях прирост населения СССР в 1933г. был отрицательным. Но его величина по данным расчета, проведенного ЦУНХУ (Центральное управление народно-хозяйственного учета) в конце 30-х годов составляла 1,5 млн. чел, а по расчетам ЦСУ 1964г. – 2,64 млн. чел. Следует иметь в виду, что расчет ЦСУ проводился почти сразу после ХХ съезда КПСС, и его авторы тоже были озабочены разоблачениями "ужасов сталинизма". Поэтому, по моему убеждению, цифра отрицательного прироста населения СССР в 1933г. в книге "Население Советского Союза. 1922-1991." завышена (примерно на 4-4,5 млн. чел.). Более соответствуют действительности, на мой взгляд, данные ЦСУ СССР 1964г. (хотя, возможно, и их цифры отрицательного прироста населения СССР в 1933г. конъюнктурно завышены). Но, чтобы исключить обвинения в игнорировании последнего исследования динамики населения СССР, в табл. 1 наряду со статистикой ЦСУ СССР 1964г. помещены данные книги "Население Советского Союза. 1922-1991" (АДХ).

Для учета нелинейного характера демографических процессов временные рамки оценки разбиты на шесть периодов (продолжительность каждого периода не более 5 лет), и расчет гипотетической динамики населения СССР в 1927-1952гг. произведен при следующих "нормальных" уровнях естественного прироста населения:
для 1931-1934гг. - среднеарифметический из реальных уровней естественного прироста населения 1930г. и 1935г.;
для 1936–1939гг. - среднеарифметический из реальных уровней естественного прироста населения 1935г. и 1940г.;
для 1947-1949гг. - среднеарифметический из реальных уровней естественного прироста населения 1946г. и 1950г.;
для остальных периодов - в соответствии с коэффициентами реального естественного прироста населения соответствующих лет.

Цифры фактической динамики населения России в 1991-1999гг. взяты по данным Росстата, а гипотетическая динамика российского населения в этот период рассчитана при уровне естественного прироста населения 1990г.

По данным табл. 1 и 2 рассчитаны показатели потерь населения (сверхсмертность и дефицит рождений) в рассматриваемые периоды (см. табл.3). При этом из потерь "сталинской эпохи" исключены потери населения
в период Великой Отечественной войны.

Сухие цифры таблиц свидетельствуют о следующем.

Во-первых, "античеловеческим и варварским режимом" был не сталинский "тоталитаризм", а ельцинская "демократия": интенсивность потерь населения в ельцинскую эпоху было в 5-13 раз выше (см. последнюю строку табл. 3), чем в сталинскую (примечательно, что даже при преувеличенных данных АДХ о числе погибших от голода в 1933г. среднегодовые потери населения в СССР были в 5 раз меньше, чем сейчас в России). Это значит, что не народу нужно каяться за поддержку советской власти, а М.Федотову и С.Караганову - за поддержку бесчеловечного ельцинского режима (первый был при Ельцине министром, а второй – членом Президентского Совета).

Во-вторых, действительные масштабы "Большого террора", о котором в компании с М.Федотовым и С. Карагановым на всех углах трубят привластные историки (типа директора Института российской истории РАН Андрея Сахарова) и политики (типа Григория Явлинского, Бориса Немцова, Сергея Митрохина и др.), были настолько мизерны, что демография их не заметила. Никаких аномалий демографического развития страны в период "жутких репрессий" 1937-1939 гг. не было. Репрессии, вопреки распространенному мнению, не были "массовыми": они затронули, главным образом, тонкий слой партийной, управленческой и хозяйственной элиты, по большей части такой же агрессивно-алчной, жестокой и безнравственной, как и нынешняя.

В-третьих, уменьшение численности населения СССР в 1927-52 гг. было лишь однажды – в 1933г. (это, кстати, говорит, о том, что голод не был "специально организован властью", как в этом пытаются нас убедить российские и украинские "десталинизаторы", иначе он продолжался бы не один год). В постсоветское время вымирание народов России началось практически сразу после прихода Ельцина к власти, сохранялось в течение всего периода его управления государством и продолжается по сей день.

Таким образом, страна нуждается не в преодолении "тоталитаризма", а в преодолении "ельцинизма": созданный Ельциным и до сих пор существующий общественный строй обладает свойствами разрушительного и геноцидного характера, угрожающими самому существованию России и ее населения.

Таблица 4.5. Фактическая и гипотетическая численность населения и накопленные демографические потери России в XX в.,

1900-1995 Гг., млн. Человек

Год	Фактическая численность	Гипотетическая численность	Накопленные демографические потери

Источник: Население России 1996, с. 8.

4. 3. Неомальтузианство по-советски

Снижение рождаемости в СССР было еще одним проявлением «инструментально­го» обновления, сопровождавшегося постоянным стремлением властей да и са­мого общества сохранить старые способы культурной детерминации и практичес­кой реализации нового демографического поведения. СССР переходил к нему как стра­на догоняющего развития, при котором общество перепрыгивает через целые этапы, пройденные предшественниками, не имея накопленного ими опыта. Умеренное сниже­ние рождаемости в Западной Европе началось давно, не позднее XVI века. Для этого здесь - задолго до Мальтуса - использовался «мальтузианский» способ откладывания браков, а то и полного отказа от них. «Мальтузианская» стратегия брачности-рождае­мости подготовила и облегчила переход к новой, «неомальтузианской» стратегии со­кращения рождаемости путем ее намеренного ограничения в браке. Последнее понача­лу лишь дополняло старый способ откладывания браков и только постепенно стало его вытеснять.

В СССР все было по-иному. Выбрать «мальтузианский» вариант страна уже опоз­дала, ибо не знала поздней европейской брачности. Запад ушел далеко вперед по пути демографического перехода, чтобы сравняться с ним, требовались кардинальные и бы­стрые перемены прокреативного поведения, которые мог обеспечить только неомальту- зианский выбор. В СССР он прокладывал себе дорогу с большим трудом.

Снижение рождаемости в СССР было закономерным следствием всей экономичес­кой и социальной политики властей и шло очень быстро. Но официальная советская идеология, как и во всем остальном половинчатая и противоречивая, полумодерни-

стская, полутрадиционалистская, на словах долгое время хранила верность «народно­му» идеалу многодетности, расшаркивалась перед ним, видела в высокой рождаемости предмет гордости. Как говорилось в послевоенном издании Большой Советской Энцик­лопедии, «высокая рождаемость в СССР является следствием непрерывного роста бла­госостояния трудящихся, заботы Коммунистической партии и Советского государства о здоровье населения, отсутствия безработицы» 28 . «Народное» (а скорее, все-таки псев­донародное) антимальтузианство усиливалось «теоретическим», характерным для марксистской идеологической традиции. В результате быстрое и повсеместное распро­странение неомальтузианской практики намеренного ограничения супругами числа рождений сопровождалось постоянным декларированием официального антимальтузи­анства. Вся история перестройки прокреативного поведения в СССР несет на себе пе­чать этого противоречия.

Строгий запрет аборта, существовавший в дореволюционном российском законода­тельстве, уступил место его полной легализации в 1920 г. Но правительственное постан­овление, разрешающее аборт, было двусмысленным. Аборт никак не связывался с объ­ективной необходимостью планирования семьи, и не ставился вопрос о том, что же мо­жет быть альтернативой ему. С другой стороны, постановление объявляло аборт «злом для коллектива», объясняло «моральными пережитками прошлого и тяжелыми эконо­мическими условиями настоящего» и предсказывало его постепенное исчезновение 29 . Вопреки этим ожиданиям, аборт не только не исчез, но получил стремительное распространение в течение нескольких последующих десятилетий, при том, что ли­беральное законодательство в отношении аборта начала 20-х годов в 30-е годы смени­лось запретительным и репрессивным. В этом нет ничего удивительного. Поспешная ле­гализация аборта без понимания истинного смысла этой меры лишь создала иллюзию свободы прокреативного выбора, заблокировав при этом поиски альтернативных путей планирования семьи. Неподготовленность общества к столь радикальному решению, традиционное неприятие намеренного ограничения деторождения родителями вызва­ли реакцию отторжения - запрет аборта стал частью общей антимодернистской реак­ции тридцатых годов. Косвенно этот запрет распространился и на контрацепцию - в запретительном постановлении 1936 г., как и в разрешительном 1920 г., ни о какой аль­тернативе аборту не говорилось, а ссылки на «условия социализма», «повышение ма­териального благосостояния трудящихся», «максимальное развитие сети родильных до­мов, детских яслей, детских садов» 30 имели смысл только в том случае, если противо­поставлялись всякому ограничению деторождения. В условиях сталинского СССР это практически исключало любую активность, направленную на развитие контрацепции.

Если аборт можно было запретить, то с демографическими и социальными сдвигами, которые делали планирование семьи объективной необходимостью, нельзя было ничего поделать. Эта необходимость оказалась сильнее не только закона, но и традиции. Име­ется множество свидетельств неприятия народной моралью мер предотвращения, а тем более прерывания беременности в дореволюционной России. Если же все-таки женщи­ны тайком прибегали к ним, то примитивность используемых мер сама свидетельствова­ла об их малой распространенности 31 . Даже когда после революции (в 1920 г.) законо­дательные ограничения на аборт были сняты и стало возможно его производство врачом, население далеко не сразу воспользовалось этой возможностью. «Случаи искусственно­го выкидыша среди крестьянок, обследованных нами, не отмечены, - говорилось в от­чете Института социальной гигиены (1926 г.). - Большая часть крестьянок до разреше­ния производить аборт легально и не знали о возможности искусственного прерывания беременности. Во время обследования встречались женщины, которые не знали о праве на аборт... Большинство женщин боятся операции: «выскабливая, потеряешь здоровье», «боюсь смерти», «носи да носи». Нежелавшие иметь детей могли избавиться от ро­дившихся уже, оставляя их без ухода: «больно жизнь хороша без детей», - говорила мать, у которой умерли все восемь рожденных ею» 32 .

Тем более удивительно, что уже в 1936 г. понадобилось законодательное запреще­ние аборта, которое, впрочем, не помешало его дальнейшему распространению. У мил­лионов семей часто не было иного выхода, нежели прервать незапланированную беременность, - вопреки закону и вопреки традиции, аборт стал едва ли не основным инструментом снижения рождаемости в СССР. Отмена в 1955 г. запрета на аборт была лишь признанием повсеместно распространившейся практики. Но при этом снова та же логика, что и в 1920 и 1936 гг.: аборт - зло, «предотвращение абортов может быть обеспечено путем дальнейшего расширения государственных мер поощрения материн­ства и мер воспитательного и разъяснительного характера» 33 . В 1955 г. вряд ли кто-ни­будь ожидал, что женщины в России, на Украине или в Прибалтике станут рожать по 8 или 10 детей, но никаких указаний на то, как регулировать число детей иным способом, нежели аборт, и в чем здесь могут помочь «меры поощрения материнства», в Указе 1955 г. нет. По существу, это был указ, подталкивающий к абортам.

Последующие годы не принесли существенных изменений. Советское общество за семь десятилетий своего существования так и не смогло признать до конца права сво­бодного прокреативного выбора женщины и семьи, обеспечить им условия, необходи­мые для реализации этого права, для свободного, сознательного и безопасного регу­лирования деторождения. После повторной легализации абортов в 1955 г. их число в СССР стало стремительно расти, достигнув в 60-е - 80-е годы 7-8 миллионов в год. «Вторая контрацептивная революция», совершившаяся на Западе и давшая женщинам весьма совершенные противозачаточные средства, миновала СССР, многие его бывшие республики стали мировыми рекордсменами по числу абортов. При примерно одинако­вом уpовне pождаемости годовое число абоpтов на сто pодов на pубеже 80-х и 90-х го­дов составляло в России 196, в Белоpусии - 153, на У^аине - 164, в Латвии - 126, в Эстонии - 117, тогда как в Швеции оно pавнялось 30, в Италии - 29, в Великобpита- нии - 23, во Фpанции - 21, в Финляндии - 20, в Авсфии - 17, в ^мании (ФРГ) - 11, в Нидеpландах - 10 34 .

Все это не означало, что pождаемость в СССР не модеpнизиpовалась, а свобода пpокpеативного выбоpа pодителей не получила общественного пpизнания. Несмотря на постоянную официальную критику «неомальтузианства», советское общество или, во всяком случае, его «европейская» часть очень бысфо стало по пpеимуществу таким же неомальтузианским, как и все западные. Но при этом планиpование семьи, сделавшее­ся повседневной пpактикой миллионов, не получило должной институциональной, ма- теpиальной и пpавовой поддеpжки и pазвивалось стихийно, сбиваясь поневоле на са­мый неэффективный, пpимитивный и опасный путь.

Распространение планирования семьи и снижение рождаемости отозвались на многих сторонах жизни человека и общества, но прежде всего и самым непосредствен­ным образом они повлияли на институт семьи и семейные отношения людей.

4. 4. Кризис патриархальной семьи

Господствующие образцы семейной жизни в дореволюционной России давала патpиаpхальная крестьянская семья, по словам Б. Миpонова, - «маленькое абсо­лютистское госудаpство» и в то же вpемя «община в миниатюpе» 35 , ^пичик, из котоpого были посфоены сельский «миp» и все pусское общество. Это и прежде под­черкивали разные авторы, размышлявшие об особенностях русской жизни. К. Кавелин, например, даже видел в такой семье источник своеобразия общественной жизни вели­короссов - в отличие, скажем, от украинцев. «В основе всех частных и общественных отношений, - писал он, - лежит один пpототип, из косого все выводится, - имен­но двоp или дом, с домоначальником во главе, с подчиненными его полной власти чада­ми и домочадцами. Этот начальный общественный тип играет большую или меньшую роль во всех мало развитых обществах; но нигде он не получил такого преобладающе­го значения, нигде не удержался в такой степени на первом плане во всех социальных, частных и публичных отношениях, как у великорусов» 35 .

И в конце XIX - начале XX века крестьянская семья все еще оставалась главным хра­нителем отшлифованных русской историей «частных и общественных отношений», вы­работанного веками «лада» народной жизни. Но сама эта жизнь быстро менялась, порожденные переменами напряжения и противоречия, умножаясь и обостряясь, отзы­вались на семье, и она все больше превращалась в зеркало «русского кризиса», в кото­ром отражался нараставший всеобщий разлад.

Демографический ежегодник СССР. М., 1990, с. 359, 361; Recent demographic developments in Europe. 1995. Individual part.

Миронов Б. Н. Семья: нужно ли оглядываться в прошлое? // В человеческом измерении.

М., 1989, с. 228, 233.

Спаянная с общиной традиционная крестьянская семья все больше вступала в про­тиворечие с менявшимися гражданскими институтами. Это хорошо видно на примере дебатов по Столыпинской аграрной реформе в Государственной думе. Указ о реформе предусматривал передачу общинных земель в собственность крестьянам, но возник вопрос, должна ли эта собственность быть семейной или личной. Мнения депутатов разделились. Некоторые из них пытались отстоять семейную собственность, а с ней и старый прицип организации семейной жизни, но были совершенно беспомощны, когда надо было объяснить, кто будет субъектом собственности. «Я думаю, - наивно говорил один из них, - что если будет семейная собственность и если понадобится продать семейную землю для какого-нибудь благого дела или для покупки в другом месте зем­ли, то в этом случае из семейства никто спорить и прекословить не будет и препятствия никакого не встретится» 36 .

Противники же семейной собственности, напротив, доказывали, что она не вписы­вается в логику гражданского права и что привычные крестьянам формы семейных от­ношений не могут быть с нею согласованы. Крестьянская семья в России была институ­том, в котором «домохозяин, в известном отношении, функционировал как делегат власти, которую ему давал закон, а не частное его право на землю» 37 . Кто субъект права в условиях семейной собственности, не могут определить ни Сенат, ни юристы, поэтому, остроумно заметил один из депутатов, ее сторонники «предоставляют это сделать воло­стным писарям» 38 .

Противники индивидуальной собственности на землю опасались, что она приведет к разрушению патриархальной семьи, и, видимо, были правы в своих опасениях. Но спа­сти эту семью все равно уже нельзя было. Она стала разрушаться и разрушилась, не­смотря на то, что индивидуальная частная собственность на землю так никогда и не утвердилась в России. Патриархальная семья была взорвана изнутри, потому что изме­нились взаимное положение членов семьи, их роли и функции, вся система внутрисе­мейных отношений.

В старой семье торжествовал и усваивался с молоком матери главный принцип соборного, холистского мира: человек для ... «Если мы захотим. вникнуть во внутрен­нюю жизнь нашей избы, - писал в середине прошлого века И. Киреевский, - то за­метим., что каждый член семьи. никогда в своих усилиях не имеет в виду своей лич­ной корысти. Мысли о собственной выгоде совершенно отсек он от самого корня своих побуждений. Цельность семьи есть одна общая цель и пружина» 39 .Человек для семьи

таков описываемый и защищаемый Киреевским идеальный принцип семейной со­лидарности, основа вековых семейных устоев. Но он-то и оказался одной из главных жертв разраставшегося конфликта власти земли и власти денег, обострявшегося про­тиворечия между общим и личным в семье. На рубеже веков это противоречие уже хо­рошо осознавалось.

«С каждым годом растет стремление крестьян веками выработанную форму обще­жития, большую семью, заменить новою, которая дает и больший простор инициативе отдельного лица, и возможность самостоятельного, независимого существования, рас­тет стремление заменить большую семью малой» 40 . «Спросите любого из здешних крес­тьян, где лучше работать, в большой ли или в малой семье, он ответит вам всегда одно и то же: „в большой семье беспример лучше робить"... Но предложите крестьянину во­прос: „А где лучше жить - в большой семье или в маленькой?" И он вам тот час же от­ветит: „не приведи бог никому жить в большой семье!"» 41 . «Все зашаталось, все рвется из тисков, из нескладных условий, требует своего; все это, задохнувшееся в деспотизме свекрови, мужа, жены, брата, рвется на свободу, не хочет покоряться.» 42 .

В этом «требует своего» там, где еще недавно торжествовало общее, - ключ к по­ниманию семейного разлада в российской деревне. До поры растворение человека в семье было оправдано экономической и демографической необходимостью, интере­сами физического выживания. Но стоило этим двум необходимостям немного ослабеть, и жесткая предопределенность человеческой судьбы лишилась своего оправдания, привычные семейные отношения перестали удовлетворять людей, члены семьи начали «бунтовать». Тогда-то и вышел на поверхность скрытый конфликт большой и малой семьи, «работы» и «жизни», патриархальная семья оказалась в кризисе.

Быть может, главной силой, взорвавшей изнутри старинный семейный уклад и ускорившей его кризис, стала женщина. И. Киреевский находил «первый зародыш зна­менитого впоследствии учения о всесторонней эмансипации женщины» в «нрав­ственном гниении высшего класса» европейского общества 43 . Но, видимо, не только в европейской заразе и «высших классах» коренились причины нараставшей в России борьбы за расширение женских прав. В литературе конца прошлого - начала нынеш­него века много писалось о «бабьем бунте» в русской деревне.

В патриархальной семье на женщину смотрели прежде всего как на семейную раб­отницу, способность работать нередко была главным критерием при выборе невесты. «Женский труд в крестьянской семье и хозяйстве ужасен, поистине ужасен, - писал Глеб Успенский. - Глубокого уважения достойна всякая крестьянская женщина, пото­му что эпитет „мученица", право, не преувеличение почти ко всякой крестьянской жен­щине» 44 . Мученицей делали женщину не только труд, но и бесправие, зависимость ее от мужа, отца, свекрови и то, что ее роль работницы находилась в постоянном проти­воречии с ее же ролями жены и матери. «В большой семье ни сила, ни ум, ни хара­ктер,- ничто не спасет женщину от подчинения и связанных с ним притеснений. Значение ее как жены здесь стоит на втором плане. Ее муж - не главный в семье, а по­тому и она должна опpеделить свои отношения не к нему одному, а пpежде всего к дpугим членам семьи», - утверждал автоp конца пpошлого века 45 .

По меpе того, как вместе с pублем в деpевню пpоникали гоpодские заpаботки, го- pодские фоpмы тpуда и быта, вообще новые веяния гоpодской жизни, по-новому вос­принималось и положение женщин в семье, нарастало их недовольство. Интуитивное, плохо осмысленное, оно тем не менее было ответом на менявшиеся условия и само бы­ло частью перемен, ^TOph^ подспудно вывевали в России, пpичем в тех общественных слоях, что и слыхом не слыхивали о евpопейском «^авственном гниении». Протест против деспотизма патриархальной семьи был первым естественным проявлением та­кого недовольства. «Мужик каждый говоpит, что все pазделы идут от баб, потому что наpод нынче „слаб", а бабам воля дана большая, потому де, что цаpица малахвест бабам выдала, чтобы их не сечь.» «Весь бунт от баб: бабы теперь в деревне сильны» 46 . «Чья власть удивительно возросла - тихо, незаметно, под шум перемены отношений - это власть матери. Она отвоевала не только долю юридической свободы, но заставила по­делиться мужа и верховными правами родительскими» 47 .

«Бабий бунт» в деpевне - лишь одно, хотя и очень яpкое пpоявление назpевавших, начинавшихся семейных пеpемен. Рядом с «женской» их линией видна еще одна - «детская».

В наpодном сознании было глубоко уценено пpедставление о безфаничных пpавах pодителей по отношению к детям и столь же безфаничном долге детей по отно­шению к pодителям. Критические голоса раздавались еще в XVIII веке. (Отцовское на­ставление у А. Радищева: «Изжените из мыслей ваших, что вы есте под властию моею. Вы мне ничем не обязаны. Не должны вы мне ни за вос^мление, ни за наставление, а меньше всего за pождение. Вкушая веселие, пpиpодой повеленное, о вас мы не мыс­лили.» и т. д. 48) Но даже в конце XIX века pодительская власть была очень велика. Все еще «всфечалось выфажение «отец заложил сына» (то есть отдал в pаботу на опpедел- енный сpок, а деньги взял впеpед)» 49 . Родителям пpинадлежало pешающее слово, когда pечь шла о женитьбе, а особенно о замужестве детей. Даже и более поздний ав^ от­мечает - в 20-е годы ХХ века, - что «в ^пьянском миpовоззpении отсутствует пункт об ответственности pодителей пеpед детьми, но зато ответственность детей пеpед pо- дителями существует в пpеувеличенном виде» 50 .

И все же к концу XIX века стаpые семейные поpядки в отношениях pодителей и детей уже тpещали по швам, ослабли и былое уважение pодителей, и былая по^ность им, хотя внешне многое еще сохpанялось. «В отношениях детей к pодителям до сих поp еще живет и действует в вопpосе о бpаках пpинцип невмешательства детей в pаспоpя- жение их судьбою. Для недальнего прошлого это можно было утверждать абсолютно - теперь не то. Все более и более захватывает себе право сельская молодежь, а в делах брака особенно падает авторитет родительский» 51 . «За последнее время все более и более обозначаются границы их [родителей] действительной власти» 52 . В одном из очерков Г. Успенский рассказывает о старике, которого, по его словам, сын выгнал из дому. Другой старик не верит ему. «Пустое. Это они так, . славу о себе пускают. Как это он может отца своего прогнать, когда ему отец все предоставил?» Автор же замечает от себя: «Возможность существования легенды о том, что сын прогнал отца, воз­можность даже помощью ее распускать о себе хорошую молву невольно говорила о том, что в деревенских порядках не все хорошо и благополучно» 53 .

В той мере, в какой власть родителей еще сохранялась, она все больше дер­жалась на одной лишь прямой экономической зависимости детей. «Не будь. материальной зависимости, изменись хотя немного экономический склад кресть­янской жизни - и вы увидели бы, как открыто и бесцеремонно стали бы заявлять дети о своей свободе - требовать законных прав своих», писал автор конца прош­лого века 54 . Позднее, уже в началеXXвека подобная мысль звучала в некоторых выступлениях депутатов-крестьян в Государственной думе. «Не приносите вреда детям уменьшением власти родителей. Имейте в виду, что часто послушание детей, необходимое для благоденствия крестьянской семьи, находится в зависимости от прав родителей на имущество. Напрасно вы, левые, меня тут беспокоите, вы меня молчать не заставите. Я один из тех крестьян, которые правды, нелицемерного со­чувствия ищут у подножия трона, а не в еврейской паутине, как вы» 55 . «Еврейская паутина» играет здесь ту же роль, что и «европейское гниение» у Киреевского: по­могает представить кризис патриархальных семейных отношений как результат внешнего влияния, а не внутреннего развития.

И «бабий бунт», и непокорность детей, и умножавшиеся семейные разделы - все говорило о падении веса вековых заповедей семейной жизни, об усиливающемся ее разладе. Разлад нарастал в деревне, в городе же он и подавно был неминуем, обозна­чился раньше и породил более развитые формы рефлексии. Именно здесь, отчасти под влиянием внутренних перемен, но в немалой степени и под влиянием узнаваемых по­степенно западных образцов, нарастает критика старых семейных форм и идет поиск новых. «С формами семьи связана была тирания, еще более страшная, чем тирания, свя­занная с формами государства. Иерархически организованная, авторитарная семья ис­тязает и калечит человеческую личность. И эмансипационное движение, направленное против таких форм семьи., есть борьба за достоинство человеческой личности. Ну­жно отстаивать более свободные формы семьи, менее авторитарные и менее иерархи- ческие» 56 .

Такие более свободные формы семьи и начали складываться исподволь в рос­сийском обществе, прежде всего в том его слое, который получил название «интелли­генции», здесь постепенно утверждалась «буржуазная», городская семья. Она, как пра­вило, не похожа ни на традиционную крестьянскую, ни на старую барскую семью с ее многочисленными приживалами, дворней и т. д., невелика по размеру, состоит из су­пругов и небольшого числа детей. Но главное отличие - в характере отношений между мужем и женой, между родителями и детьми. В них гораздо больше интимности, демо­кратизма, признания самоценности каждого члена семьи, будь то мужчина, женщина или ребенок. Такая семья и становится колыбелью нового фундаментального принципа семейных отношений, прямо противоположного прежнему: не человек для семьи, асемья для человека.

Литература донесла до нас образы - возможно, несколько идеализированные - демократической городской семьи типа описанной в «Возмездии» Блока или булга­ковской семьи Турбиных. Однако семьи такого типа оставались все же довольно редким исключением в огромной крестьянской стране. Их роль образца для подражания могла быть лишь очень скромной, а постепенное распространение влияния этого образца на жизнь десятков миллионов семей требовало долгих десятилетий. Неудовлетворенность же семейной жизнью миллионов людей заставляла желать перемен немедленно, не счи­таясь с ценой, которой могли потребовать такие перемены, подогревала всеобщее не­терпение. Поэтому дни Турбиных оказались недолгими. Несоответствие между ост­ротой накопившихся проблем (в том числе и семейных) и возможностями их постепен­ного решения в России начала XX века было чрезвычайно велико, оно привело к социа­льному взрыву, что на долгие годы перечеркнуло возможности эволюционного пути модернизации семейных отношений.

4. 5. Семейная революция

Впервые послереволюционные годы исторически оправданная критика патри­архальной семьи приобрела крайний характер и переросла в отрицание не то­лько архаичных, отживших форм семьи и принципов семейных отношений, но и самого института семьи вообще. Официальные теоретики того времени были убеждены, что «в коммунистическом обществе вместе с окончательным исчезновением частной собственности и угнетения женщины, исчезнут и проституция, и семья» 57 . «Место семьи как замкнутого мелкого предприятия должна была, по замыслу, занять законченная сис­тема общественного ухода и обслуживанья» 58 . В массовой пропаганде и бытовой прак­тике враждебность к семье нередко приобретала самые уродливые формы.

Антисемейное идеологическое поветрие было весьма далеко от реальных требо­ваний времени и в своем крайнем виде продержалось недолго. Уже в конце 20-х годов начинается движение маятника в противоположную сторону. Сперва - довольно ос­торожное. Поначалу критикуется не само направление движения, а его скорость, слиш­ком быстрая, по сравнению со скоростью экономического развития: семья перестает выполнять свои функции, а государство еще не может взять их на себя. «В целях сжатия

этих «ножниц». государство вынуждено консервировать семью» 59 . В 1930 г. ЦК ВКП(б) принимает решение, в котором, среди прочего, говорится: «ЦК отмечает, что на­ряду с ростом движения за социалистический быт имеют место крайне необоснованные полуфантастические, а потому чрезвычайно вредные попытки отдельных товарищей „одним прыжком" перескочить через те преграды на пути к социалистическому пере­устройству быта, которые коренятся, с одной стороны, в экономической и культурной отсталости страны, а с другой - в необходимости в данный момент сосредоточить мак­симум ресурсов на быстрейшей индустриализации страны. К таким попыткам неко­торых работников, скрывающих под „левой фразой" свою оппортунистическую су­щность, относятся. проекты перепланировки существующих городов и постройки новых исключительно за счет государства, с немедленным и полным обобществлением всех сторон быта трудящихся: питания, жилья, воспитания детей, с отделением их от ро­дителей, с устранением бытовых связей членов семьи и административным запретом индивидуального приготовления пищи и др. Проведение этих вредных, утопических на­чинаний, не учитывающих материальных ресурсов страны и степени подготовленности населения, привело бы к громадной растрате средств и жестокой дискредитации самой идеи социалистического переустройства быта» 60 .

Нельзя не заметить двусмысленности приведенных формулировок. В постанов­лении критикуется не столько идея полного обобществления быта, сколько ее несвоев­ременность. Коллективизация быта как бы отодвигается в будущее, ко временам боль­шего богатства и большей подготовленности населения. В головах идеологов она про­должала жить очень долго. Еще в 1964 г. академик С. Струмилин утверждал, что семья «суживается до. семейной пары. А когда такие узкие семьи признают уже нецелесо­образным расходовать массу труда на ведение у себя, всего на двоих, самостоятельного домашнего хозяйства, то тем самым и каждая отдельная семья как хозяйственная ячей­ка, сливаясь с другими и перерастая в большой хозяйственный коллектив, вольется в новую „задругу" грядущей бытовой коммуны» 61 .

В 1964 г. такие взгляды имели под собой еще меньше почвы, чем в 1924, ибо теперь они были направлены не против устаревшей патриархальной семьи, а против семьи, прошедшей уже через многие этапы обновления, которое было неизбежным и необхо­димым ответом на кризис ее старой патриархальной формы. Обновлявшаяся семья в СССР двигалась в том же направлении, что и во всех странах европейской культуры. По­степенно уходил в прошлое принцип человек для семьи, общество и сама семья мало- помалу осваивали новый принцип:семья для человека. Но на этом пути семью подсте­регали и новые трудности, выйдя из одного кризиса, она очень скоро попала в другой.

Полного признания в условиях советской консервативной модернизации новый принцип семейного существования получить не мог. Значительная часть общества бы­ла не готова к восприятию модернизационных перемен и внутренне сопротивлялась им.

Как и все остальные институты советского общества, семья жила между двух беpегов, между двух культуpных пpостpанств, была чем-то промежуточным, маpгинальным, и это стало главным источником ее нового кризиса. Уже в предреволюционной блоковской семье, оказавшейся на переломе эпох, «все часы были полны каким-то новым „двое- веpьем"». Еще большее «двоеверье» наполняло жизнь семьи советской. Антисемейные догмы раннего советского времени не могли отменить подлинную жизнь десятков мил­лионов семей, но и сами не исчезали, оказались очень долговечными. Догмы и жизнь существовали в сфанном симбиозе, котоpый обоpачивался искаженным, фантастичес­ким видением pеальности. Маятник общественного сознания, качнувшегося в первые послереволюционные годы в сторону полного нигилизма по отношению к семье, дви­гался теперь в противоположную сторону: состав, функции, образ жизни семьи обнов­лялись, а ее идеология, декларируемые принципы семейных отношений становились все более консервативными. В середине 30-х годов Троцкий писал о «семейном Терми­доре» в СССР, о «торжественной реабилитации семьи, происходящей одновременно - какое провиденциальное совпадение! - с реабилитацией рубля» 62 . «Брачно-семейное законодательство Октябрьской революции, некогда предмет ее законной гордости, пе­ределывается и калечится путем широких заимствований из законодательной сокро­вищницы буржуазных стран» 63 .

136

На самом деле, до реабилитации семьи, по крайней мере, той семьи, которой при­надлежало будущее, было так же далеко, как и до реабилитации рубля. Далеко было и до «законодательной сокровищницы буржуазных стран». Произошли лишь некоторые подвижки, призванные устранить антисемейные крайности революционной поры. В ка­ком-то смысле эти подвижки и впрямь не были лишены привкуса «термидорианства». Постепенно утвеpдившимся в общественном сознании теоретическим антиподом пат­риархальной сельской семьи стала не созданная европейской истоpией автономная, су- веpенная городская семья, уже пустившая пеpвые pостки в пpедpеволюционной Рос­сии, - она, напротив, критиковалась за «буржуазность», «индивидуализм» и пр. Пеpед мысленным взоpом советских идеологов, как и перед мысленным взором Троцкого, ви­тала семья, обуженная патеpналистской заботой госудаpства, обсфоенная разного ро­да коллективистскими формами (общественным воспитанием детей, коммунальным бы­том и т. д.) - кон^укция, напоминавшая идеализированное общинное устройство pусской деpевни с элементами сpедневековых утопий Кампанеллы или Кабэ либо анти­утопии Замятина. Это не только не облегчило модеpнизацию института семьи, но пpоло- жило путь к консеpвиpованию его аpхаичных фоpм.Практика же, если не считать не­скольких слабых попыток (например, хрущевские школы-интернаты), очень быстро от­казалась от следования «теории» и во многом стала возрождать ценности патриархаль­ной семьи. Запрет абортов, ограничение разводов, непризнание незарегистрированных браков, повышенное внимание к «моральному облику» при назначении на ответствен­ные должности, вмешательство «общественности» в семейные дела, преувеличенное целомудрие официального искусства и многое другое хорошо вписывалось в традици­онную систему представлений об идеальной, «добропорядочной», по деревенским мер­кам XIX века, семье и о методах социального контроля над нею. Постепенно сложилась

«семейная идеология», возрождавшая принцип человек для семьи и ставшая одной из опор всей официальной идеологии, основанной на принципечеловек для ...

Подобная идеология и вытекающая из нее практика искали опоры в реликтах об­щественного сознания и до поры до времени находили ее. Освященые историей семей­но-общинные коллективизм и эгалитаризм, равно как и постоянно декларируемая «чи­стота нравов», выглядели созвучными неопределенному «социалистическому идеалу». Как писали еще Маркс и Энгельс, «нет ничего легче, как придать христианскому аскетиз­му социалистический оттенок» 64 . Как крайне «революционная» антисемейная, так и консервативная просемейная идеологии сошлись в своем неприятии «семьи для чело­века» и, как могли, тормозили ее становление. Это помогло продлить дни старых прин­ципов семейного существования, а тем самым и всего социального здания, сложенного из семейных «кирпичиков». По точному замечанию Б. Миронова, «авторитарность меж­личностных отношений, привычная для крестьянской семьи, сыграла роль важной пси­хологической предпосылки установления авторитарного режима в стране. Широкие слои населения этот режим не пугал, не вызывал протеста, т. к. они с детства привыкли к авторитарным отношениям и просто не знали иных» 65 .

Население было инстинктивно враждебно многим демографическим и семейным переменам, ибо они вступали в непреодолимый конфликт с культурной традицией. В условиях этого конфликта десяткам миллионов людей пришлось на протяжении жизни переходить от усвоенных с детства ценностей и образцов поведения к новым, незнако­мым - задача заведомо невыполнимая. Массовое сознание долго не могло освобо­диться от заветов патриархальности. Еще в 1989 г., во время одного из опросов на пер­вое место среди качеств, которые матери хотели бы видеть у своих детей, вышло «ува­жение к родителям», что заставило вспомнить результаты сходной американской анке­ты 1924 г. Тогда американские женщины поставили это качество на второе место, но в 1978 г. у американок оно оказалось на седьмом. А вот независимость характера и вер­ность своим убеждениям, которые в 1978 г. поставили на первое место американские женщины, в советском опросе 1989 г. заняли пятую позицию 66 . В СССР целые поколения оказались маргинальными, потерявшими одну систему культурных ориентиров и не об­ретшими другую. В этом - главное отличие советского варианта демографического пе­рехода от западноевропейского. Его совершали люди, внутренне менее свободные, чем на Западе, в силу чего они и не могли в той же мере воспользоваться внешней свобо­дой, которую создавали объективные демографические перемены.

Но и не совершить его они не могли. Даже частичный возврат к принципу человек для... мог быть только временным. Модернизацию семьи он притормозил, но остано­вить ее он не мог. Старая патриархальная семья с присущими ей ценностями разруша­лась, а если принять во внимание драматические обстоятельства, которыми сопровож­далась гибель деревни в СССР, то и «уничтожалась». Но, вопреки представлениям рево­люционных теоретиков, семья как институт не отмирала, а лишь видоизменялась: харак­

терная для старой России многодетная, многопоколенная крестьянская семья дроби­лась и вытеснялась нуклеарной малодетной семьей городского типа.

Уже в довоенный период - между переписями 1926 и 1939 гг. - число городских семей увеличилось более чем вдвое, тогда как численность населения страны выросла не больше чем на 16%. В 1939 г. доля городских семей (в послевоенных границах СССР) в общем числе семей составляла 34 %, в 1959 г. - 48,4%, в 1970 г. - 58 %, в 1979 г. - 64%, в 1989 - 67,9%. Одновременно уменьшался средний размер семьи (в 1939 г. - 4,1 человека на семью; в 1959 г. - 3,7; в 1989 - 3,5), сокращалась доля крупных се­мей - с 5 и более членами (в 1939 г. их было более 35%, в 1959 - 26%, в 1989 - 18%) 67 . Еще более характерны данные по Российской Федерации (на среднесоюзные показатели сильно влияли южные республики СССР, где модернизация семьи шла на­много медленнее). В начале 20-х годов, когда большинство семей были сельскими, их средний размер составлял 5,6 человека, в немногочисленных городских семьях было, в среднем, 3,9 человека 68 . В 1989 г. доля городских семей составляла 73,7%, средний раз­мер семьи - 3,2 человека, доля семей с 5 и более членами - 12,6% (табл. 4.6).

Таблица 4.6. Некоторые характеристики семей Российской Федерации, 1926-1989 гг.

	1939	1959	1970	1979	1989 |
Доля городских семей, %
Средний размер семьи, человек
в том числе:
городской
сельской
Доля семей с 5 и более членами, %
в том числе:
городских				1 ,
сельских

Источник: Народонаселение. Энциклопедический словарь. М., 1994, с. 404.

Количественные сдвиги были неотделимы от глубоких качественных перемен в об­разе жизни большинства семей. Производственная деятельность вчерашних крестьян, оставаясь источником средств существования семьи, переместилась за ее пределы и превратилась для многих десятков миллионов новых горожан да и для значительной ча­сти сельских жителей - как мужчин, так и женщин, - в труд за зарплату. Снижение рождаемости сделало возможным почти поголовное вовлечение женщин во внедомаш-

нее пpоизводство, в СССР занятость в нем женщин на протяжении десятилетий была вы­ше, чем в любой другой стране, и в средних возрастах почти не отличалась от занятос­ти мужчин. Семейные и производственные обязанности отделились друг от друга в про­странстве и времени, их сочетание резко усложнилось. Основополагающие функции се­мьи, ее обpаз жизни, pитм фоpмиpования, семейные pоли, внутpисемейные отношения, семейная моpаль - все вступило в полосу обновления. К середине 80-х годов массо­вая советская семья уже очень мало напоминала любой из классических типов кресть­янской семьи, на протяжении тысячелетий служившей моделью семьи вообще.

4. 6. Революция чувств

Семейная революция, стоящая в ряду очевидных экономических и социальных пе­ремен, неотделима и от глубинных сдвигов в личной жизни людей, в эмоциональ­ном строе интимных человеческих отношений, связанных с полом.

Половое влечение человека - извечный источник боpьбы «культуpы» и «пpиpоды». Хpистианская культуpа в России, как и везде, на пpотяжении последнего тысячелетия наступала на пpиpоду, теснила ее, сфемясь ввести естественную жизнь плоти в социально пpиемлемые фаницы. Но возможности культуpы задавались уpов- нем истоpического pазвития, большого выбоpа методов воздействия на половое пове­дение людей у нее не было. Главным из них было подавление плоти. Культуpа откровен­но принижала все, что было связано с полом, самостоятельное значение плотского на­чала не признавалось, осуждалось как «похоть». Даже и в браке половая близость муж­чины и женщины была не более, чем терпима, и то лишь потому, что приводила к рож­дению детей. Еще Л. Толстой полагал, что «деторождение в браке не есть блуд; но. в мнении о том, что плотское общение хотя бы и с женой, ради одной похоти, греховно, есть правда» 69 . «Человек, - утверждал он, - должен всегда., - женат ли он или хо­лостой - быть по возможности целомудренным. Если он может быть настолько сдер­жанным, что не знает женщины вообще, то это самое лучшее, что он может сделать» 70 .

Христианский идеал целомудрия и действительное поведение людей, конечно, не совпадали, «культура» и «природа» находились в непрестанном конфликте. Реальная жизнь не укладывалась в узкие pамки господствующей культуpной ноpмы, то там, то здесь выплескивалась из них, так что никогда не было недостатка и в отклонениях от ноpмы, в «грехе».

Таким отклонением могло быть возвышение культуpного идеала любви, pоманти- зация вожделения, любовного чувства, опpавдывающая неподчинение pодителям, супpужескую невеpность, даже пpосто нелюбовь к жене или мужу, что тоже было фехом. Народное сознание оставляло место для воспевания телесной красоты, люб­ви, страсти. «Суд разит - песня отпускает, - писал Герцен. - Церковь предает ана­феме любовь вне брака - песня проклинает брак без любви» 71 . Но, пожалуй, более

частой формой отклонения от нормы - и словесной, и практической - было сни­жение идеала, его десакрализация, противопоставление ему грубой, возможно даже нарочито огрубленной, простоты нравов. Хороший пример такой десакрализации - собранные А. Афанасьевым в середине прошлого века эротические «Русские завет­ные сказки». Тогда они были изданы в Женеве, но больше ста лет не могли пробить­ся в родную страну, ибо оскорбляли стыдливость и патриотические чувства царских и советских цензоров. Грубоватая стихия эротической сказки, конечно, очень дале­ка от парадной, официальной половой морали, но, как писал Афанасьев, отнюдь не дает оснований для «обвинения русского народа в грубом цинизме». «Эротическое содержание заветных русских сказок, не говоря ничего за или против нравственно­сти русского народа, указывает просто только на ту сторону жизни, которая больше всего дает разгула юмору, сатире и иронии» 72 . Вся интонация афанасьевских сказок свидетельствует о том, что «природа» не подавлена «культурой», а лишь заключена в некую культурную оболочку, не очень к тому же прочную. Об этом, впрочем, говорят и сами нравы, никогда не отличавшиеся в России особой утонченностью. Новым для России XIX века оказывается не отклонение от культурной нормы, а нарастающая критика самой нормы.

Русское общество не могло рано или поздно не столкнуться с вызовом растущей по­ловой свободы. Такая свобода - естественное следствие распадения синкретическо­го мира, в котором дозволенное половое поведение всегда спаяно с чем-то другим - с браком, рождением детей, иногда - с особенностями социального положения, религи­озным ритуалом и пр. По мере перехода от «простого» к «сложному» обществу, соци­альный мир дифференцируется, половое поведение обособляется, становится самосто­ятельным, что требует и самостоятельной, «автономной» культурной оболочки для это­го вида поведения, нового общепризнанного основания социального контроля над ним - взамен разрушенных устоев традиционной половой морали.

Общество искало, стихийно нащупывало, вырабатывало такое основание. Переос­мысление «проблемы пола» нелегко давалось российскому девятнадцатому веку, впрочем, и двадцатому тоже, им трудно было принять новый, более свободный взгляд на отношения полов, который несла менявшаяся жизнь. Да и сама проблема была не всеми замечена. В. Розанов упрекал Писарева и Белинского, «о „поле" сказавших не больше слов, чем об Аргентинской Республике, очевидно, не более о нем и думав­ших» 73 , своих современников - религиозных философов (Флоренского, Булгакова и других), которые «ничего не сказали, и главное, не скажут и потом ничего о браке, се­мье, поле», В. Соловьева, который написал философскую работу «Смысл любви», но «ни одной строчки в десяти томах «Сочинений» не посвятил разводу, девственности вступающих в брак, измене и вообще терниям и муке семьи» 74 . В свою очередь, Бердя­ев поддержал усилия Розанова, который «первый с невиданной смелостью нарушил условное лживое молчание» и «заявил во всеуслышанье, что половой вопрос - самый важный в жизни, основной жизненный вопрос, не менее важный, чем так называемый

вопpос социальный, пpавовой, обpазовательный и дpугие общепpизнанные, получив­шие санкцию вопpосы» 75 .

Сам тон этих замечаний говоpит о том, что pусское общество созpело для шиpокого обсуждения «полового вопpоса». Но пpетензии философов и публицистов начала века на какое-то особое пеpвенство в его постановке едва ли обоснованы - они давно были подняты в pусской культуpе, и не случайно почти все эти философы и публицисты выступали очень часто как интеpпpетатоpы Пушкина, Толстого или До­стоевского. Просто к началу XX века сама проблема приобрела другие общественные масштабы, из элитарной стала массовой. Русское общество оказалось на пороге сме­ны или, во всяком случае, очень сильного обновления культурной, нравственной и правовой основы всей системы отношений между полами, вообще всех отношений, связанных с половой жизнью человека, - это и придало неновому уже вопросу но­вое, громкое общественное звучание.

Естественно, что порыв к обновлению натолкнулся на глубоко эшелонированную оборону традиционных культуры и половой морали, теснимых новой этикой половой жизни. Одна из «линий обороны» заключалась в том, чтобы вообще вывести вопросы пола за пределы мира культуры, истолковать их как «естественные» и потому подвласт­ные вечным, а не исторически меняющимся законам: не что-то новое появилось, а «так всегда было». На это, в частности, были направлены усилия Розанова. Его обостренный интерес к вопросам пола мог иметь, конечно, какие-то личные причины, но сквозь трак­товку им этих вопросов просвечивает расколотое сознание консерватора, живущего на переломе эпох и готового принять, оправдать, даже приветствовать «инструменталь­ные» перемены, но при условии, что главные социальные установления прошлой жизни остаются нетронутыми.

«Вся-то область эта - биологическая, и не „моральная" ине анти- „моральная", а просто - своя, „другая"» 76 . В социальных ролях мужчин и женщин главное - их био­логическая заданность, она больше всего и предопределяет успешность играния ролей. «Наибольший самец и наибольшая самка суть: 1) герой, деятель; 2) семьянинка, домо­водка» 77 . Во всех же случаях выхода за пределы ролей, их смешения надо искать не плоды неустанного вращения колеса истории, а следы извечного присутствия «содоми- стов», «третьего пола», «людей лунного света».

В начале XX века откровенные, нередко эпатирующие рассуждения Розанова о вопросах пола могли казаться очень современными. Однако именно современность привлекала его меньше всего. Казалось, что Розанов восстанавливал пол в его пра­вах, на деле же он осуждал современные формы раскрепощения пола или хотя бы его «одомашнивания», постоянно противопоставлял им добродетели половой жизни далекого прошлого, которые он сам выдумывал и ставил на котурны своей цветастой риторики. «Брак и семья в Европе органически, окончательно испорчены, и не рас­цветут, пока не отцветет Европа», - утверждал он, противопоставляя Европе мусуль­ман и древних евреев, древнюю Грецию и древний Египет, о которых он мало что

знал 78 . Он с презрением писал о «наших невских проститутках», «этих чахлых, нама­занных, пьяных, скотски ругающихся и хватающих вас за рукав особах», и тут же - с восторгом, чуть ли не как о воплощении «вечной женственности» - о египетских ритуальных, храмовых проститутках, «редких и исключительных существах, которые неопределенно и беспредельно отдавались мужчинам» 79 . Он осуждал даже «еженощ­ное спанье вместе жены и мужа», едва ли не ответственное за «обломовский харак­тер русских», - а надо бы как «у древних греков, палестинских евреев и теперешних мусульман», у которых «муж посещает жену свою, живущую отдельно в своем ша­тре» - тогда и совокупление происходит лучше и народы обладают совсем не обло­мовским характером, а «высоким здоровьем и красотой» 80 . «Сексуальность, которую Розанов прославлял и стремился освободить от викторианских ограничений, не бы­ла выражением индивидуального желания или определяющей чертой современной освобожденной личности, но сходной с религиозной верой духовной силой, которая подпирает мощные иерархии традиционного общества» 81 .

«Патриархальный эротизм» Розанова представлял одну - консервативную, оборо­няющуюся - сторону в разыгрывавшемся в России культурном конфликте вокруг все­го, что было связано с полом. Но будущее, по-видимому, принадлежало все-таки другой, наступавшей стороне. Она шла навстречу переменам и искала новой культурной, ценно­стной оболочки для старого, как мир, эротического влечения.

Такой «оболочкой», мало-помалу превратившейся в саму суть любовного чувства, в российской, как ранее в европейской культуре, стала «романтическая любовь», то, что Тол­стой называл любовью-влюблением, плотское влечение, обогащенное глубоким эмоцио­нальным переживанием. И это произошло не в каких-то особо привилегированных сло­ях - их эмоциональная жизнь и прежде была более развитой, - коснулось не каких-то необычных, исключительных случаев. Нечто новое вошло в повседневную жизнь каждого, стало постепенно массовым достоянием - разумеется, прежде всего как идеальная нор­ма, как ценность, но это не могло не влиять и на реальное массовое поведение. Оно никог­да не соответствует идеалу, но всегда в той или иной степени ориентируется на него.

Перемены вызрели в повседневной жизни, потому что сама эта жизнь мало-помалу становилась иной. В России еще и в XIX веке молодые люди вступали в брак по выбору родителей (а до освобождения крестьян, бывало, и помещика), а не по своему собствен­ному. Женщина могла уступить насилию, но не страсти. Любовное наслаждение не от­носилось к числу санкционированных культурой первостепенных супружеских ценнос­тей, экономические и социальные соображения весили больше. Г. Успенский свиде­тельствовал, что семьи в русской деревне иной раз именовались «запряжками», причем наименования для семейных отношений так же нередко брались из сельскохозяйствен­ного лексикона: женился - «влез в хомут», или «походи-ка в моих оглоблях», или «на­трешь холку-то» и т. д. 82 - тут было не до любви. В брак вступали очень молодые, не­зрелые люди, почти дети, еще не готовые чувствовать по-настоящему. В этом сказыва­лась своя мудрость - женить старались помоложе - «пока половой инстинкт заглуша­ет в парне все остальные соображения, пока воля послабее, чтоб не женился по собст­венному желанию да не выбрал неугодной жены» 83 . Ходу назад после женитьбы не бы­ло, оставалось жить по старинной формуле: «стерпится - слюбится». Следовало ли удивляться, что «попадаются жены, что по году и по два не зовут даже своих мужей по имени; долгое время дичатся их, избегают оставаться наедине; обращаются с ними гру­бо, как бы обиженные или раздраженные чем-либо» 84 . А что касается собственно «сек­са», то «сожительство Ивана с женой в тесной связи с его сытостью или голодом, а так­же с выпивкой вина. Отъевшийся осенью Иван да еще после «шкалика» почти всегда неумерен. А Иван голодный, в рабочую пору, например, собственно не живет с женой. Жену, конечно, не спрашивают о ее желаниях» 85 .

Сама жизнь, таким образом, оставляла очень мало места для развитого любовного чувства, что и получало отражение в культуре, в санкционированном ею понижении ценности любви, ее трактовке как чисто плотской, в противопоставлении возвышенно­го духовного низкому телесному. А это неизбежно означало сохранение сильного напряжения, всегда грозившего выходом «природы» из-под контроля культуры. Пока в обществе сохранялась незыблемость принципа человек для., удерживалось и хрупкое равновесие «верха» и «низа». Когда же развитие общества и человека стало мало-по­малу обесценивать этот принцип, равновесие нарушилось, и освященные традицией бpак и семья стали во^иниматься как тюpьма плоти. Беpдяев писал, что в Новое вpемя семья часто пpизнается могилой любви 86 .

Западная Европа встретилась с этой проблемой раньше, чем Россия. Здесь со време­ни Ренессанса начинают складываться новые представления о целостной, гармоничной личности, и пpиходит новое понимание эpотического влечения, требующее «преодоле­ния средневекового дуализма „верха" и „низа", путем слияния возвышенного чувства и физической сексуальности» 87 , пpиходит способность по-новому чувствовать, намного глубже и ярче, чем прежде, переживать любовное чувство. В России то же происходило в XIX веке - в эпоху стремительного роста фажданского самосознания русского чело­века. Менялись воззрения, менялось, по-видимому, и реальное поведение людей.

Историк Н. Костомаров, описывая домашнюю жизнь и семейные нравы XVI-XVIIве­ков, отмечал, что «в отношениях между двумя полами. видели одно лишь животное влечение» 88 . С. Соловьев писал, что хотя цеpковь «стаpалась внушить, что бpак есть та­инство, к котоpому должно пpиступать с благоговением, но общество смотpело на него дpугим взглядом и выфажало этот взгляд в „нелепых козлогласованиях и бесстыдных словесах", котоpыми пpовожали жениха и невесту в цеpковь» 89 . У обоих авторов речь идет о допетровской эпохе, но их воззрения принадлежат XIX столетию, когда в России прокладывали себе дорогу новые представления об отношении полов и все лучше осо­знавалось, что в отношениях мужчин и женщин, соединенных не по их воле, должна бы­ла преобладать грубая чувственность, которою уже не мог довольствоваться обновляв­шийся человек.

Внутренний мир его личности разрастался, обогащался, индивидуальное, интимное приобретало все большую цену, глубже и полнее переживалось и эpотическое влече­ние. Люди начинали задумываться о правах индивидуальных, избирательных, человече­ских чувств, которые не пpизнаются в мире соборного человека, не осознающего себя как автономную индивидуальность. В таком мире, говоря словами Герцена, «любовь к лицу» уступает место «вообще любви к полу». «Но именно только личное, индивидуаль­ное и нравится, оно-то и дает колорит, tonus, страстность всей нашей жизни. Наш ли­ризм - личный, наше счастье и несчастье - личное счастье и несчастье» 90 . Эротичес­кое влечение срасталось с «любовью к лицу», «распятое тело воскресало. и не стыди­лось больше себя; человек достигал созвучного единства, догадывался, что он сущест­во целое, а не составлен, как маятник, из двух разных металлов, удерживающих друг друга, что враг, спаянный с ним, изчез» 91 .

Позиция Герцена - промежуточный итог изменений в русской культуре, которой уже с начала XIX века пpишлось всеpьез осваивать новую ситуацию, вырабатывать но­

вый язык, новую систему образов, новое зрение, новую моpаль. Это - время создания первых шедевров русской любовной лирики. Еще Державин мог писать, обращаясь к своей невесте: «Как счастлив смертный, кто с тобой проводит время! /Счастливее того, кто нравится тебе». Здесь декларируемое счастье даже и не предполагает ответного чувства. Совсем не то у Пушкина:

Когда б вы знали, как ужасно Томиться жаждою любви,

Пылать - и разумом всечасно Смирять волнение в крови;

Желать обнять у вас колени И, зарыдав, у ваших ног Излить мольбы, признанья, пени,

Все, все, что выразить бы мог.

Имея в виду эти и другие стихи Пушкина, А. Ахматова писала о создании в русской поэзии «языка любовных переживаний» 92 . Раньше он не был ей нужен, ибо он не был нужен обществу. Начиная с Пушкина, высокая русская культура стремилась заполнить пропасть между «низом» и «верхом», между чувственным и духовным, возвысить пер­вое до второго, сблизить их - подобно цветаевской Федре:

Утоли мою душу! (Нельзя, не коснувшись уст,

Утолить нашу душу!) нельзя, припадя к устам,

Не припасть и к Психее, порхающей гостье уст.

Утоли мою душу: итак, утоли уста.

Какое-то время многим пишущим людям казалось, что любовные переживания - «господское» дело, простой же народ и любит «по-простому», не поднимаясь выше уровня грубого чувственного влечения. В конце пpошлого - начале нынешнего века многие наблюдатели наpодной жизни были убеждены, что нравы даже падают. «Пе­чальные «фешки», к несчастью, с каждым годом все пpибавляются и пpибавляются. Все чаще и чаще можно всфетить сpеди ^естьян случаи супpужеской невеpности. Ви­новны тут и отхожие пpомыслы, и солдатчина, pанние бpаки здесь положительно pас- тлевают нpавственность сельской молодежи, в конец извpащают ее. За последнее вpемя выбивается наpужу более фустное и ос^бительное явление снохачества» 93 . О снохачестве (сожительстве отца с женой сына) тогда много писали. По свидетельству автоpа конца XIX века, «часто пpиходится слышать pаспpостpаненный по всей России pассказ о том, как тянули колокол и до тех поp не могли поднять его, пока не были уда­лены снохачи» 94 .

Ни ранние браки, ни снохачество не были, конечно, новостью в русской деревне. Критика же «падения нравов», скорее всего, отражает сдвиги в общественном созна­нии, появление каких-то иных, более высоких моральных критериев. Но и реальное массовое поведение тоже, видимо, менялось, что давало пищу для критики. Во второй половине XIX века историческое движение захватило все слои русского общества, рано или поздно новый мир чувств должен был открыться и мещанину и крестьянину. Нравы стали меняться, становиться более свободными, нарушения вековых правил - более смелыми и открытыми.

Жалобы на падение нравов всегда слышны в переломные эпохи, столкновение ста­рых и новых нравов - одна из сторон обычного для таких эпох конфликта внутри куль­туры. Нараставшая «революция чувств» расширяла и углубляла этот конфликт. По за­мечанию Бердяева, христианство создало не только монашеский аскетизм, отрицание пола и любви, - из христианства вышел и романтизм - «хранитель личного начала в поле и любви» 95 . Но даже если отрицание половой любви и ее романтизация выросли из одного корня, очевидно, что им не так просто ужиться друг с другом. Конфликт здесь неизбежен. Романтизация любви всегда и везде встречала сопротивление тех, кто ви­дел в ней угрозу соборным нравственным устоям. Так было и в России. Пушкин, говоря о любовном чувстве с откровенностью, недоступной его предшественникам, окружил его не только ореолом возвышенности и чистоты, но и романтическим ореолом свобо­ды. Последнее уже тогда не пришлось по душе поборникам принципачеловек для ... И. Киреевский хотел бы, чтобы автор «Цыган» представил в этой поэме «золотой век», «где страсти никогда не выходят из границ должного». Такая мысль, по его мнению, «могла бы иметь высокое поэтическое достоинство. Но здесь, к несчастью, прекрасный пол разрушает все очарование и между тем, как бедные цыганы любят „горестно и труд­но", их жены „как вольная луна на всю природу мимоходом изливают равное сияние". Совместимо ли такое несовершенство женщин с таким совершенством народа?» 96 .

По мере того как любовное чувство приобретало все большие права и умножалось число связанных с этим конфликтов, усиливалась и реакция на эту новую ситуацию, про­являвшаяся, в частности, во все новых попытках сорвать с любви ее романтические по­кровы. Стихия страсти в романах Достоевского сеет вокруг себя беду, калечит человече­ские судьбы. Мир страсти - это мир, в котором проматываются состояния, летят в огонь пачки денег, нарушаются обеты, оскорбляется добродетель, совершаются убийства. «Гря­нула гроза, ударила чума, заразился и заражен доселе, и знаю, что уж все кончено, что ни­чего другого и никогда не будет», - вот страсть у Достоевского. Анализируя изображе­ние любви у Достоевского, открывшего «в русской стихии начало страстное и сла­дострастное», Бердяев пишет, что «в русской любви есть что-то темное и мучительное, непросветленное и часто уродливое. У нас не было настоящего романтизма в любви» 97 .

Бердяев видит в этом «ущербность нашего духа», но не есть ли видение любви До­стоевским и его интерпретация Бердяевым попросту лишь отражение конфликта двух культуp и двух нpавственностей, на ко^ый было обpечено обновляющееся pусское общество XIX-XXвеков? Внутренняя напряженность такого конфликта не обязательно связана с его внешними масштабами, она может быть в большей степени обусловлена его новизной. Развитие конфликта в ограниченной социокультурной среде, например у городской интеллигенции, может породить решения, которые со временем окажутся пригодными и для других слоев общества, охваченных тем же конфликтом, но такие ре­шения даются нелегко и находятся не в один прием.

Беззащитность человека перед любовной страстью, как она представлена в рус­ской литературе, порой кажется чрезмерной. У Достоевского, строго говоря, вообще нет реальной страсти, а лишь окружающие ее громы и молнии, довольно искусственно связанные с поступками его персонажей, но зато всегда очень опасные. У Толстого, на­против, страстное любовное влечение предстает во всей его чувственной полноте, но тоже очень часто как непобедимый внутренний враг, «дьявол». Деромантизация лю­бовного чувства, часто переплетающаяся с его романтизацией, глубоко укоренилась в русской культурной традиции и обнаруживается иногда самым неожиданным образом, например, у Набокова. В этом сказывается непреодоленная переходность культуры, ее неготовность порвать со старым порядком вещей в том, что касается половой жизни человека.

Эта неготовность была еще велика в предреволюционной России и дала себя знать очень скоро после революции. Антисемейный пафос ранней революционной поры был не в последнюю очередь связан с упрощенными до предела взглядами на отношения полов, нередко сводившими их к чистой физиологии - но, собственно, ничего иного и не могло остаться после демонстративного отказа от традиционной культуры, религии и т. п. Социологические опросы 20-х годов показывали значительное упрощение нра­вов городской молодежи: рост добрачных и внебрачных связей, причем не только у мужчин, но и у женщин, большую снисходительность к ним, оправдание поверхностных, мимолетных контактов. Все это казалось очень революционным, в либерализации по­ловой жизни видели «сексуальную революцию», созвучную политической революции.

На самом деле, истинная революция могла совершиться и отчасти уже совершилась не в самом сексуальном поведении, а в механизмах социокультурного управления им. Перемены в поведении могли стать долговременными только в том случае, если измени­лись главные побуждения к нему, глубина любовного чувства и смысл эротического же­лания. Биологическая основа желания осталась та же, что была всегда, но над ним все­гда надстраивается еще нечто, привнесенное культурой. В России к началу XX века эта надстройка изменилась, расширилась. С появлением и распространением золотой мо­неты «романтической любви», медная монета примитивного «секса» не перестала суще­ствовать, но сильно упала в цене. В этом и заключался главный - и действительно ре­волюционный - сдвиг. Он-то и позволяет резко ограничить поле внешних санкций, ка­сающихся половой жизни. Половая мораль делается более свободной, человек сам ста­новится контролером своего полового поведения, общество же при этом отнюдь не впа­дает в свальный грех. Эта перемена прочитывается как «сексуальная революция», но в основе ее лежит более важная, основополагающая революция чувств.

Если такая революция и началась в дореволюционной России, то она затронула лишь небольшую часть ее населения и не создала еще предпосылок, необходимых для массовых перемен полового и семейного поведения. Радикализм советской сексуаль­ной революции начала 20-х годов был преждевременным. Конечно, и тогда были по­пытки вписать внезапно выросшую половую свободу в новый, «современный» культур­ный контекст, противопоставить свободный, но романтизированный «крылатый эрос» бескрылому, не поднимающемуся выше примитивного физиологического влечения. Однако сам новый культурный контекст еще отсутствовал или был крайне неразвитым, общество не было готово к большей половой свободе, как оно не было готово к боль­шей индивидуальной свободе вообще. Поэтому очень скоро новая половая мораль стала трактоваться как проявление буржуазного эгоизма и индивидуализма - в ущерб интересам коллектива. Как писал один из авторов тех лет: «Пролетариат имеет все ос­нования для того, чтобы вмешаться в хаотическое развертывание половой жизни». «Половая жизнь перестает быть „частным делом отдельного человека"». «Допустима половая жизнь лишь в том ее содержании, которое способствует росту коллективист­ских чувств, классовой организованности, производственно-творческой боевой готов­ности, остроте познания» 98 .

Дело кончилось отторжением всех социокультурных нововведений в области отно­шений полов и довольно жесткой традиционалистской реакцией 99 . Начиная с 30-х го­дов в официальной советской морали воцарились критерии целомудрия, которым поза­видовала бы и викторианская Англия. Казенное ханжество проникло в частную жизнь граждан, пропитало литературу и искусство. В середине XX века Анна Ахматова, чьим го­лосом впервые в русской культуре заговорило женское любовное чувство, - подобно тому, как за сто лет до нее в поэзии Пушкина впервые выразилось чувство мужское, - была заклеймлена как «блудница» 100 . В послевоенные десятилетия, когда сексуальная революция развернулась во всем мире, лицемерная советская мораль продолжала от­стаивать нормы полового поведения чуть ли не домостроевского образца.

Но теперь уже эти традиционые нормы не соответствовали духу изменившегося об­щества, ибо совершенно иной стала массовая повседневная практика. В стране, где практически все официальные и неофициальные супружеские пары регулируют дето­рождение, вряд ли кто-нибудь искренне думает, что зачатие есть единственная цель по­лового акта. Ясно и то, что обособление полового поведения вовсе не означает всеоб­щего перехода от упорядоченных половых отношений к случайным связям. От этого как раз удерживает возросшая требовательность к половому общению, к его качеству, свя­занному с ним эмоциональному переживанию. Но с изменением функционального смысла половой близости большее значение приобретает ее гедонистическая составля­ющая и полнее раскрывается эротическое начало половых отношений, в том числе, а может быть и в первую очередь, отношений супружеских, которым старая синкретичес­кая традиция отказывала в праве быть самостоятельным источником наслаждения. С некоторым опозданием это историческое нововведение пришло и в СССР. С. Голод, ссы­лаясь на исследования сексологов и сексопатологов, отмечает значительные перемены в половом поведении супругов за несколько последних десятилетий 101 .

Разумеется, перемены в половом поведении затрагивают отнюдь не только область супружеского секса. Возвращаются многие элементы свободы половых отношений, ко­торые существовали в России в двадцатые годы и тогда были откровением для всего ми­ра, а в 80-е стали обычными для всего мира, но непонятными жителям СССР. Более тер­пимым становится отношение к внебрачным связям, к раннему началу половой жизни, к однополому сексу. Сопоставляя имеющуюся информацию о реальностях половой жиз­ни в России и США в конце 80-х годов, И. Кон приходит к выводу, что, при всех возмож­ных оговорках, «российские сексуальные ценности, установки и поведение очень сход­ны с западными и связаны с одинаковыми проблемами и противоречиями» 102 . Правда, он же отмечает, что российская половая культура в своей эволюции примерно на чет­верть века отстает от западной 103 .

С. Голод попытался дать количественную оценку сдвигов в «качестве» половой жизни за последние десятилетия. Он выделяет пять типов сексуальных отношений мо­лодых людей, которые он - в зависимости от степени избирательности при выборе партнера, эмоциональной вовлеченности, истинной интимности отношений - назы­вает «любовным», «гедонистическим», «познавательным», «рекреационным» и «ре­лаксационным» 104 . Изучая с помощью специальных опросов, проведенных в 1965, 1972 и 1995 гг., реальное поведение молодежи (возраст начала половой жизни, отношение к добрачным связям, побудительные мотивы вступления в них, тип партнера), Голод от­метил «непрерывный рост любовного типа, при некотором колебании гедонизма». В совокупности эти два типа составляли: в 1965 г. - 35%, в 1972 г. - 49%, в 1995 г. - 65%. Доля же тех, кто был вовлечен в отношения более примитивного типа - «рекре­ационный» и «релаксационный» - сокращалась (44% - в 1965 г., 39% - в 1972 г., 18% - в 1995 г.). Это дало основания утверждать, что, «несмотря на рост числа моло­дых людей, вовлеченных в сексуальные контакты до брака, и на снижение возраста на­чала указанной активности, качественная сторона сексуальных отношений в целом улучшается» 105 .

4. 7. Второй демографический переход

□ дин из главных смыслов демографической модернизации заключается в пере­носе центра тяжести социального контроля над демографическим и семейным поведением людей с социетального на индивидуальный уровень: контроль со стороны государства, церкви или соседской общины уступает место самоконтролю, и одновременно резко расширяется свобода индивидуального выбора во всем, что каса­ется личной жизни человека.

Этот важнейший сдвиг - естественное следствие изменения объективных условий человеческого существования. Снижение смертности сделало ненужной прежнюю вы­сокую рождаемость. Снижение рождаемости и распространение планирования семьи разрушило синкретизм демографического поведения, слитность трех его составляю­щих: матримониального, полового и прокреативного поведений, сделало их относитель­но независимыми друг от друга 106 . Таким образом был нанесен сильный удар по синкре­тизму всего традиционного мира и расширены предпосылки нового структурирования, рационализации массового поведения и одновременно его усложнения. Многократно увеличилось возможное разнообразие вариантов индивидуальных жизненных путей.

Не удивительно, что старая система отношений, норм, институтов, приспособленная к прежнему, более простому и менее разнообразному миру, оказалась в кризисе. Низ­кая и продолжающая снижаться pождаемость, все меньшее число заpегистpиpованных бpаков и pост числа свободных союзов и дpугих фоpм совместной жизни, ослабление прочности брака и увеличение числа pазводов и внебpачных pождений, растущее заме­щение семейной солидарности солидарностью социальной, эмансипация детей и пожи­лых, упрощение семейных нравов, гибкость семейной морали - признаки новейших перемен, которые затронули все звенья процесса формирования семьи, все стороны ее жизнедеятельности и очень плохо вписываются в казавшиеся незыблемыми тысячелет­ние нормы человеческого общежития. Везде, где такие перемены дают о себе знать, они нередко воспринимаются как свидетельства тяжелого кризиса современной семьи и да­же всего современного общества.

Такому взгляду противостоит стремление к более уравновешенной оценке плодов модернизации. Разумеется, нельзя отрицать хорошо известных проблем, возникающих в связи с падением рождаемости, старением населения, нестабильностью брака, ростом числа свободных союзов и внебрачных рождений, большим числом искусственных абортов, распространением СПИДа и т. п. Но не следует забывать и о другой чаше ве­сов, на которую ложатся приобретения ХХ века: расширение свободы выбора для муж­чины и женщины как в семейной, так и в социальной области, равенство партнеров, большие возможности контактов между поколениями, удовлетворения личных потреб­ностей, самореализации и т. д. Совокупность происходящих перемен иногда обознача­ют термином «второй демографический переход» 107 . Его смысл усматривают «в возpас- тающей ценности индивидуальной автономии и индивидуального пpава выбоpа» и ви­

дят в нем естественный спутник модернизации и демократизации. Поэтому, полагает, в частности, бельгийских демограф Лестег, один из авторов концепции «второго демогра­фического перехода», «то же, что сейчас обусловливает сфемление к демо^атии в Восточной Евpопе, как и в дpугих частях миpа, пpокладывает там путь и втоpому де- мофафическому пеpеходу. Эпоха pастущего pелигиозного и политического контpоля над индивидуальной жизнью человека, котоpая с такой жестокостью утвеpдилась на За­паде со вpемен Рефоpмации и Контppефоpмации и котоpая длилась до втоpой полови­ны ХХ века, пpишла к концу» 108 .

В самом деле, в России и в других бывших республиках СССР как позднего советско­го, так и постсоветского времени, налицо все признаки модернистских изменений, свой­ственных западным странам второй половины XX века. О некоторых из них, таких как резкое снижение рождаемости, уже говорилось выше. Перемены очень сильно затрону­ли процесс заключения и распадения браков. С одной стороны, снижение смертности значительно уменьшило вероятность прекращения брака вследствие овдовения, сей­час оно остается главной причиной прекращения брака лишь в старших возрастных группах. Для более молодых супругов роль овдовения намного меньше, чем прежде. Ес­ли в конце прошлого века из каждых 100 брачных пар, образованных сверстниками в возрасте 20 лет, имели шанс не распасться из-за смерти одного из супругов до дости­жения ими 50-летнего возраста лишь 54, и даже во второй половине 20-х годов нашего столетия - только 63, то к середине 80-х годов этот показатель повысился до 79 109 .

С другой стороны, резко возросла вероятность распадения брака из-за развода. До революции Россия практически не знала развода, число разводов на 1000 брачных пар составило в 1897 г. 0,06, в 1913 г. - 0,15. В конце 70-х годов этот показатель был в сто раз выше: 15,2 на тысячу - в основном за счет европейских республик СССР, ибо в За­кавказье и Средней Азии разводов все еще было немного. Важную компенсирующую роль играли повторные браки, в 1985 г. они составили 20% всех браков. Но если преж­де они смягчали последствия овдовения, то теперь - в основном последствия развода. По оценке М.Тольца, при уровне брачности и разводимости 1978-1979 гг. имели шанс вступить в повторный брак после развода 40% мужчин и 34% женщин, при уровне 1988 г. - соответственно 73% мужчин и 52% женщин. Возможно, эти шансы были да­же выше, потому что статистика учитывала только зарегистрированные браки разведен­ных, а на деле немалое число браков не получало юридического оформления.

Динамика браков и разводов свидетельствовала о растущей матримониальной мо­бильности населения, которая с неизбежностью расшатывала традиционный пожизнен­ный брак. Это вызывало обычную в подобных случаях морализаторскую критику, рас­суждения о «падении нравов», которая затрудняла понимание происходивших перемен во всей их совокупности. В действительности, если учесть долговременное совокупное действие всех изменений в брачной биографии людей на формирование и жизнь се­мей, то их общий итог был положительным. По сравнению с концом прошлого века, ожидаемая продолжительность жизни в браке выросла у мужчин примерно на 6, а у женщин - на 5 лет 110 . Тем не менее расшатывание привычных способов формирова­ния семьи продолжалось. Одним из его проявлений стало умножение нерегистрируе- мых брачных союзов.

В СССР не было никакой официальной статистики нерегистрируемых браков, об их числе можно было судить только косвенно, например, по числу внебрачных рождений. Но было ясно, что число таких браков растет, а общественное мнение становится более терпимым к ним. В 1989 г., по данным одного из опросов, 22,5% опрошенных считали неприемлемым брачное сожительство без официальной регистрации, однако, по мере перехода к более молодым возрастам, доля таких ответов быстро падала. Среди пожи­лых людей в возрасте 60 лет и старше их было 47,3%; среди молодежи в возрасте до 20 лет - только 13,8%. Этот же опрос показал, что более снисходительно относятся к не­зарегистрированным бракам люди с более высоким уровнем образования 111 . Большая терпимость к альтернативным формам семьи сочеталась с признанием семьи одной из важнейших ценностей: 89,5% опрошенных предпочитали вступить в брак и жить в се­мье. Общественное мнение было гораздо более терпимо к незарегистрированным бракам, нежели к сознательной бездетности 112 .

Российская микроперепись 1994 г. впервые позволила оценить долю лиц, живу­щих в незарегистрированном союзе. По данным микропереписи, на долю состоящих в таких союзах приходилось 6,5 % мужчин и 6,7% женщин, считавших себя состоя­щими в браке. Эти показатели близки к наблюдавшимся в середине 80-х годов в Ве­ликобритании, Франции, Нидерландах, заметно ниже, чем в Швеции (20%), Норве­гии и Финляндии (по 11%), но выше, чем в Италии (1%), ФРГ (5%), Австрии (4%) и Венгрии (3%) 113 .

Смысл свободных сожительств может быть разным. В них может проявляться как действительное «падение нравов» и легкомысленное отношение к супружеским отно­шениям, так и, напротив, более ответственное отношение к ним, нежелание юридичес­ки оформлять не проверенную опытом совместной жизни связь. В обоих случаях они заменяют некоторое количество юридически оформленных союзов, одним из следствий чего может быть отмечаемое статистикой снижение брачности, ибо оно оценивается по данным о зарегистрированных браках.

С распространением незарегистрированных браков связан, по-видимому, и быст­рый рост числа внебрачных рождений. Их доля была высока сразу после окончания Второй мировой войны (в Российской Федрации свыше 24% в 1945 г.). К 1970 г. она по­низилась до 11 %. Но в 80-е годы эта доля снова стала быстро расти и к середине 90-х годов превысила 20%.

«Второй демографический переход» на Западе ознаменовался распространением раннего, часто до вступления в брак, отделения детей от родительской семьи. Для СССР это не было характерно. Но отделение от родителей молодых супругов, нетипичное для

дореволюционной крестьянской России, становилось все более обычным. А. Волков, специально изучавший вопрос на представительном статистическом материале, относя­щемся к первой половине 80-х годов, показал, что подавляющее большинство молодых супругов стремилось жить отдельно от родителей: живущие вместе с родителями, как правило, хотели отделиться, а живущие отдельно не хотели соединяться 114 . По данным Волкова, более 1/3 лиц, живших до брака вместе с родителями, отделялись от них сра­зу же после вступления в брак. За первые 10 лет брака от родителей отделялись 59% молодых семей, а так как еще примерно 16% таких семей за это время распадались, то неотделенными от родителей по истечение 10 лет брака оставалось всего 25% семей. Процесс отделения детей был сильнее выражен в европейских республиках, особенно у городского населения и значительно слабее - в республиках азиатской части стра­ны, в первую очередь, у сельских жителей 115 . На практике процесс разделения семей до известной степени сдерживался трудностями с получением жилья, если бы их не было, этот процесс, вероятно, шел бы еще более интенсивно.

Второй демографический переход - этап демографической модернизации, в кото­рый даже продвинутые западные общества вступили сравнительно недавно - в по­следней трети XX века. Советское общество также прошло по этому пути довольно да­леко, что может показаться неожиданным, если учесть типичные для СССР реликтовые семейную идеологию и шкалу ценностей. Но, может быть, в этом сказались коренные особенности демографической модернизации, которая затрагивает буквально каждого и затрагивает очень глубоко.

«Замутить гайки» семейной жизни в анонимном гоpодском обществе намного сложнее, чем в условиях сельской общины. Живая семейная стихия в таком обществе гоpаздо меньше поддается тоталитаpному контpолю, чем, скажем, пpоизводство или pаспpеделение матеpиальных благ либо поведение людей в служебной обстановке. Конечно, в СССР и семья не была обойдена вниманием тоталитаpного госудаpства, в 30-е - 50-е годы семейные свободы были сильно стеснены. Но все же частная жизнь не знала всепpоникающего тоталитаpного надзоpа, столь хаpактеpного для публичной жизни тех лет, а со временем первой ощутила признаки приближавшейся либерали­зации. В обществе, котоpое не пpизнавало свободы тоpговли, свободы пеpедвижения, свободы слова или печати, свободы совести, семья поpой пользовалась довольно большой свободой. Возможно, это было следствием молчаливого компромисса, уступ­кой, которую тоталитарное государство делало своим гражданам для того, чтобы со­хранить за собой контроль в экономике, политике, других областях, казавшихся более важными, и хоть как-то компенсиpовало отсутствие в СССР многих важнейших ^аж- данских свобод. Имели значение и весьма неопределенные взаимные экономические обязательства членов семьи, незначительная роль института наследства при отсутст­вии частной собственности и т. п.

Так или иначе, но частная, семейная жизнь в СССР во многих ее пpоявлениях была более свободной по сpавнению как с жизнедеятельностью дpугих социальных институ­тов советского общества, так и с семейной жизнью большинства людей в недалеком

пpошлом, в условиях довольно жесткой деpевенской цензуpы, а порой и с семейной жизнью граждан многих западных стран. Конечно, эта свобода была все же относитель­ной, ограниченной подконтрольностью всех других областей советской жизни. Но по­степенно она расширялась. Семья и ее члены, живущие в гоpодских кваpтиpах (все ча­ще в отдельных), в анонимном гоpодском пpостpанстве, в возpастающей степени чувст­вовали свою автономность, пpидавали все большее значение сувеpенитету семейной жизни, ее пpиватному хаpактеpу, личному и индивидуальному в ней. Частная жизнь лю­дей, в том числе и привилегированных, верхушечных слоев советского общества, все ху­же укладывалась в узкие рамки официальной советской семейной морали.

На этом противоречивом фоне постепенно складывалась новая социокультуpная почва, на ней худо-бедно пpиживались тpадиции доpеволюционной «буржуазной», гоpодской семьи. Сильно подоpванные, они все же не исчезли, сохpанившиеся их pост- ки ожили и отепли. Несмотpя на все тpудности и пpотивоpечия, советская гоpодская семья pазвивалась конвеpгентно с евpопейской или севеpоамеpиканской, пpиобpетая, pазумеется, и все их пpоблемы. Такая семья пpоявляла себя как все более активная стpуктуpная единица общества, более целеусфемленно отстаивала свои экономичес­кие интеpесы, оpганизовывала свое потpебление, матеpиальную сpеду, в котоpой она жила, свое жилище, свое вpемяпpовождение, лучше осознавала свою ответственность за матеpиальное или служебное благополучие своих членов, их здоpовье.

В конце концов, со всеми возможными и неизбежными оговоpками, сфеpа семейного существования оказалась тем заповедным местом, где люди начали входить во вкус иной жизни, где с детства пpизнавались уникальность и самоценность личности, свобода инди­видуального выбоpа, пpавомеpность неповтоpимых и pазнообpазных семейных миpков. Везде было «Мы», а здесь было «Я». Поэтому городская советская семья, пожалуй, pань- ше дpугих институтов почувствовала вкус и групповой, и индивидуальной автономии, ощутила необходимость фажданского общества как единственно возможного способа оpганизации частной жизни человека, вылупившегося из семейно-общинной матpешки. Ставшее сакраментальным упоминание о интеллигентских «кухонных» посиделках симво­лически указывает на эту неожиданную встречу семейного и гражданского.

Перемены не были легкими. Они шли вpазpез с требованиями мобилизационной экономики, огpаничительно-патеpналистскими установками советского общества, тота­литарной идеологией, собственно семейными традициями. Функции, состав, структура семьи были уже новыми, а социокультурные рамки ее повседневного существования еще несли на себе множество следов былой патриархальности, сохранялись сильные пережитки традиционных внутрисемейных отношений, старого распределения половых и возрастных ролей и пр. Свобода выбора в демографической или семейной областях оказывалась нередко достоянием людей с незрелым, «подростковым» сознанием. Все это служило источником новых напряжений и рассогласований в жизнедеятельности семьи, порой порождало ностальгию по старым добрым временам, давало основания для возрождения консервативных воззренией на семью и возобновления старых рус­ских споров.

Еще Л. Толстой, человек весьма далекий от модернистского энтузиазма, понимал, что дни старой патриархальной семьи сочтены. «Семья эволюирует, и потому прежняя форма распадается. Какая будет новая форма, нельзя знать, хотя многое намечается. Может быть большое количество людей, держащихся целомудрия; могут быть браки временными и после рождения детей прекращаться, так что оба супруга после родов детей расходятся и остаются целомудренными; могут дети быть воспитываемы обще­ством. Нельзя предвидеть новые формы. Но несомненно то, что старая разлагает­ся.» 116 . «Новые формы» не сложились окончательно и сегодня, эволюция семьи про­должается, продолжается и ее приспособление к меняющимся условиям человеческо­го бытия. Такое приспособление никогда не бывает простым, тем более оно не было простым в СССР. Советское общество стремительно вошло в полосу демографического обновления, не будучи вполне готовым к нему. Догоняющее развитие вообще постоян­но порождает подобные неувязки. Социальные нововведения заимствуются у обогнав­ших обществ в готовом виде, что позволяет отставшим двигаться быстрее, минуя мно­гие промежуточные этапы и не неся ненужных потерь. В этом - сильная сторона до­гоняющего развития. Но оно имеет и слабую сторону. Заимствованные нововведения переносятся на неподготовленную почву, порождая причудливый и нередко не самый удачный сплав старого и нового. Такого сомнительного сплава много еще в личной и семейной жизни даже и постсоветского человека, демографической и семейной рево­люциям еще предстоит пройти свои завершающие стадии на просторах бывшего СССР. Но двигаться при этом надо вперед, а не назад - не к ограничению свободы индиви­дуального выбора, а к выработке у каждого человека способности сочетать свободу выбора с его ответственностью.

Между тем и в бывшем СССР, и в нынешней России были и есть люди, связывающие будущее семьи с возвратом, по крайней мере, частичным, к прошлому, к его семейным нравам, к «материнскому призванию женщины» и т. п. Вспоминают и Киреевского, его мысли о семье, полагая их важными «для понимания не только проблемы семьи. Они позволяют постигнуть, в частности, и то, почему в России - по аналогии с беспреко­словной властью главы семьи - всегда существовала и в государстве склонность к еди­ноличному управлению и, следовательно, почему в ней вряд ли когда-либо привьется буржуазная демократия западного типа. Русским людям всегда, особенно в критические моменты истории, нужен был народный вождь, правильно сознающий назревшие по­требности страны и строго, но справедливо управляющий ею» 117 .

Силы традиционалистского реванша неизменно вплетают темы семьи, пола, эроти­ки в общий контекст антимодернистского противостояния и, отказывая в будущем все­му настоящему, настойчиво тянут в прошлое. Не признавая самоценности человека и свободы индивидуального выбора ни в чем, они не видят им места и в личной жизни, не признают «личного лиризма» и не доверяют ему 118 . «Очеловечивание» эротизма - главное направление развития европейской культуры - кажется им весьма подозри­тельным, по их мнению, эротический импульс может толкать либо к надчеловеческому, либо к недочеловеческому, животному. В современной открытой культуре отношения полов они и видят лишь такое «животное», «распущенность», «бесстыдство». Противо­поставляется же всему этому не свободное, но одухотворенное чувство, а расцвечен­ное на розановский манер скрытое от глаз и узаконенное сексуальное насилие про­шлого. «Патриотическая эротика патриархальна. Мужчина в ней является основным и главным сексуальным полюсом. через благодать своей самодостаточности и полноты одухотворяет, преображает и искупает таинством любви женщину. Внутренняя при­надлежность к патриархальному, «фаллоцентрическому», мужскому типу эротики и за­ставляет всех «правых», независимо от специфики их позиций, сходиться в одном - в борьбе с порнографизацией, сексуальной либерализацией и сексуальной революцией в обществе» 120 .

Фаллократическая «патриотическая» мысль очень легко перебрасывает мостки от своей семейно-эротической мифологии к политике: к «гротескному (? - А. В.), паро­дийному (? -А. В.), но все же в некоторой степени «почвенному» сталинскому «импе­риализму», который был вынужден (? -А. В.) прибегать к насилию и абсурду для осу­ществления. глубинных эротических позывов имперской нации»; к «„конституцион­ному" приравниванию женщин к мужчинам, что отражает. наличие откровенного полового извращения у. „законодателей"»; к недвусмысленным намекам на то, что «чужеземно ориентрированные поборники „правовых государств" рано или поздно ста­нут жертвой эротической агрессии имперских этносов» 121 .

Существует и реальная политическая консервативная оппозиция, пытающаяся дей­ствовать чисто парламентскими методами. Еще в 1992 г., вскоре после распада СССР, в Веpховном Совете России был подготовлен пpоект Основ законодательства об охpане семьи, суть котоpого сводилась к тому, что «семья является субъектом пpава и ячейкой госудаpства». Подобно боpцам пpотив Столыпинской pефоpмы в добpые стаpые вpеме-

утверждал поэт А. Кушнер, - живет лишь там, где есть уважение к человеку... Тоталитарные ре­жимы не заинтересованы в ней, они поощряют тяжелоатлетический вагнеровский эпос» (см.: Кушнер А. Аполлон в снегу. Л., 1991, с. 205-206). У эпоса, конечно, нашлись защитники, и к мес­ту были упомянуты Махабхарата, Калевала и Слово о полку Игореве. Но подоплекой спора было все же сопоставление не литературных жанров, а взглядов на человека.

Задыхаясь, я крикнула: «Шутка Все, что было. Уйдешь, я умру».

Улыбнулся спокойно и жутко И сказал мне: «Не стой на ветру».

Трудно представить себе эти ахматовские слова в устах Ярославны. Для эпоса - мелковато. А для женщины или мужчины вполне эпической эпохи войн и революций XX в. - в них концент­рация личного опыта, которому нет цены.

Дугин А. Консеpвативная pеволюция. М., 1994, с. 215-217. Эту тему, между прочим, в свое время неплохо эксплуатировал Гитлер. «Нужно освободить всю нашу общественную жизнь от затхлого удушья современной эротики, нужно очистить атмосферу от всех противоестественных и бесчестных пороков. Руководящей идеей должна быть систематическая забота о сохранении физического и морального здоровья нашего народа. Право индивидуальной свободы должно отступить на задний план перед обязанностью сохранения расы»(Гитлеp А. Моя боpьба. 1992, с. 213).

Дугин А. Цит. соч., с. 213, 218-219.

на 3-й Госудаpственной думы, автоpы пpоекта настаивали на семейной собственности на кваpтиpу, хозяйство, землю и пp. Пpедусматpивалось, что личные доходы каждого члена семьи должны по закону складываться в общий семейный бюджет. Подчеркива­лась пpедпочтительность воспитания детей в семье, а женщинам за домашний тpуд и воспитание детей предлагалось платить заpаботную плату. Женщина лишалась права самостоятельно пpинимать pешение о pождении pебенка и т. д. 119 .

Проект не получил необходимой поддержки, но сходные проекты выдвигаются сно­ва и снова, иногда поражая воображение неудержимой фантазией их авторов. Не ис­ключено, что однажды законодатели не устоят перед напором «семейных» лоббистов и в чем-то пойдут им на уступки. Это послужит источником не одной личной трагедии, но мало что изменит по большому счету. Постсоветская семья никак не способна оправ­дать ностальгические надежды поборников вчерашнего дня. Ее будущее связано, ско­рее всего, с движением в противоположном направлении - к большей независимости семьи от государства и к большей свободе внутрисемейных отношений. Это движение предопределено одновременно и внутренними императивами эволюции института се­мьи, и главными ориентациями развития всех современных городских обществ. Пока оно в значительной мере тормозится экономическим и социальным кризисом постсо­ветского мира, общим убожеством материальных условий повседневной жизни, но именно напор со стороны семьи, которая переросла эти условия, может оказаться си­лой, способной придать динамизм реформам и ускорить выход из кризиса.

1Новосельский С. А. Смертность и продолжительность жизни в России. Пг., 1916, с. 179.

2Бирюкова Р. Н. Таблицы смертности по причинам смерти. // Проблемы демографической статис­тики. М., 1959, с 339.

3Томилин С. А. Демография и социальная гигиена. М., 1973, с. 140.

4Успенский Г. И. Без определенных занятий. // Собр. соч. в 9 томах. М., 1956, т. 4, с. 463.

5Успенский Г. И. Из разговоров с приятелями (На тему о «власти земли»). // Собр. соч. в 9 томах.

М., 1956, т. 5, с. 260. 1 1 И

6Хлопин Г. В. Гигиена и санитария с исторической точки зрения. СПб., 1897, с. 4. 114

7Гриф секретности снят. Потери вооруженных сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. М., 1993, с. 407.

8Sivard R. L. World military and social expenditures 1991. 14th edition. Washington, World Priorities, 1991, р. 22-23.

9Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Население Советского Союза 1921-1991. М., 1993, с. 48.

10Максудов С. Потери населения СССР.Benson,Vermont, 1989, с. 148, 187, 191, 200.

11Там же, с. 201.

12Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Цит. соч., с. 60, 77.

13Birman I. Personal consum^"on in the USSR and the USA. N.Y., 1989, р. 155.

14Ханин Г. Советский экономический рост: анализ западных оценок. Новосибирск, 1993, с. 126.

15Рашин А. Г. Население России за 100 лет. М., 1956, с 168.

16Kuczynsky R. The measurement of рори1аЬ"оп growth. N.Y.-London-Paris, 1969, с. 213.

17Вишневский А. Г. Ранние этапы становления нового типа рождаемости в СССР. // Брачность, рождаемость, смертность в России и в СССР. М., 1977, с. 132-133.

18Куркин П. И. Статистика движения населения в Московской губернии в 1883-1897 гг.

М., 1902, с. 87.

19Милюков П. Очерки по истории русской культуры. Часть I. Население, экономический, госу- 111 дарственный и сословный строй. М., 1918, с. 27.\ LL

20Степанов В. Сведения о родильных и крестильных обрядах в Клинском уезде Московской гу­бернии. // Этнографическое обозрение, 1906, 3-4. М. 1907, с 221.

21Успенский Г. И. Власть земли. // Собр. соч. в 9 томах. М., 1956, т. 5, с. 186.

22Афиногенов А. О. Жизнь женского населения Рязанского уезда в период детородной деятельно­сти женщины и положение дела акушерской помощи этому населению. СПб., 1903, с. 60.

23Сколько детей будет в советской семье. М., 1977, с. 15.

24Festy P. La f condit des pays occidentaux de 1870 1970. Travaux et documents, Cahier n° 85.

Paris, 1979, р. 300-301.

25Воспроизводство населения СССР. М., 1983, с. 231.

26Вишневский А. Г. и др. Новейшие тенденции рождаемости в СССР. // Социологические исследо­вания, 1988, 3, с. 60-61.1111

27FestyP. 0р.cit., р. 300-301. 1 24

28БСЭ, второе издание. Т. 36. М., 1955, с. 615.

29Об искусственном прерывании беременности. Постановление НК здравоохранения и НК юсти­ции от 16 ноября 1920 г. // Постановления КПСС и Советского правительства об охране здоровья народа. М., 1958,c. 63-64.

30О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении госу­дарственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и дет­ских садов, усилении уголовной ответственности за неплатеж алиментов и о некоторых измене­ниях в законодательстве о разводах. Постановление ЦИК и СНК СССР от 27 июня 1936 г. // По­становления КПСС и Советского правительства об охране здоровья народа,c. 265.

31См.:Вишневский А. Г. Ранние этапы становления нового типа рождаемости в СССР. // Брачность, рождаемость, смертность в России и в СССР. М., 1977, с. 126-128.

32Синкевич Г. П. Вологодская крестьянка и ее ребенок. М.-Л., 1929, с. 46.

33Об отмене запрещения абортов. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 23 ноября 1955 г. 1 Т П

34// Постановления КПСС и Советского правительства об охране здоровья народа, с. 333. |2ц

35Кавелин К. Мысли и заметки о pусской искфии. // Кавелин К. Д. Наш умственный строй. 114 М., 1989, с. 197.12 9

37Там же,c. 62.

39Киреевский И. В. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России. // Киреевский И. В. Критика и эстетика. М., 1979, с. 284.

40Богаевский П. М. Заметки о юридическом быте крестьян Сарапульского уезда Вятской губернии.

// Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России (Обычное право, обряды, верования и пр.). Вып. I. Под ред. Н. Харузина. М., 1889, с. 5.

41Тихонов В. П. Материалы для изучения обычного права среди крестьян Сарапульского уезда Вят­ской губернии. // Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России.

Вып. III. Под ред. Н. Харузина. М.,1891, с. 65-66.

42Успенский Г. И. Через пень-колоду. // Собр. соч. в 9 томах. Т. 6, с. 235.

43Киреевский И. В. Цит. соч., с. 285. 1 ] 1

44Успенский Г. И. Власть земли, с. 183.IJI

45Желобовский А. И. Семья по воззpениям pусского ^ода, выpаженным в пословицах и дpугих пpоизведениях наpодно-поэтического твоpчества. Воpонеж, 1892, с. 40.

46Энгельгардт А. Н. Из деревни. 12 писем 1872-1887. М., 1960, с. 359, 361.

47Звонков А. П. Совpеменный бpак и свадьба сpеди ^естьян Тамбовской губеpнии Елатомского уезда. // Сбоpник сведений для изучения быта кpестьянского населения России... Вып. I, с. 64.

48Радищев А. Н. Путешествие из Петеpбуpга в Москву. Гл. Крестьцы.

49Богаевский П. М. Цит. соч, с. 19

50Внуков Р. Я. Пpотивоpечия ст^ой ^пьянской семьи. Оpел, 1929, с. 17.

51Звонков А. П. Современный брак и свадьба..., с. 68-69.

52Там же,c. 89.

53Успенский Г. И. Непорванные связи. // Собр. соч. в 9 томах. Т. 4, с. 299-300.

54Звонков А. П., Цит. соч., с. 93.

56Бердяев Н. А. О рабстве и свободе человека.Paris, 1939 (1972), с. 193-194.

57Бухарин Н. И. Теория исторического материализма. М.-Пг., 1923, с. 174.

58Троцкий Л. Преданная революция. М., 1991, с. 121.

59Вольфсон С. Я. Социология брака и семьи. (Опыт введения в марксистскую генеономию).

Минск, 1929, с. 442.

60КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 2. М., 1983, с. 118-119.

61Струмилин С. Г. Наш мир через 20 лет. // Избранные произведения в 5 томах. Т. 5. 1 ] С М., 1965,c. 440. 135

62Троцкий Л. Цит. соч., с. 127.

63Там же, с. 128.

64Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. // Соч., т. 4, с. 449.

65Миронов Б. Н. Цит. соч., с. 239.

66Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х. Отв. редактор Ю. А. Левада. М., 1993, с. 99.

67Волков А. Г. Семья - объект демографии. М., 1986, с. 52, 57; Вестник статистики, 1990, 6, с. 78.

68Васильева Э. К. Семья и ее функции. М., 1975, с. 34.

69Толстой Л. Н. Мысли об отношениях между полами. // Полн. собр. соч. под ред. П. И. Бирюкова. т. 18. М., 1913, с. 221.

70Там же,c. 213.

71^ p цен А. И. Былое и думы. //Od6p. соч. М., 1956, т. 10, с. 27.IJ9

72Афанасьев А. Русские заветные сказки. Москва-Париж, 1992, с. X.

73Розанов В. В. Уединенное. // Розанов В. В. М., 1990, т. 2, с. 243.

74Розанов В. В. Опавшие листья. // Розанов В. В. М., 1990, т. 2, с. 577.

75Беpдяев Н. Метафизика пола и любви. // Русский эpос. М., 1991, с. 234

76Розанов В. Люди лунного света. // Розанов В. В. М., 1990, т. 2, с. 29-30.

77Там же, с. 33.

78Там же, с. 63. Розанов не знал, например, что в древнем Египте, над которым, «горело... чуд­ное небо других звезд, другой луны и солнца» и где «рождались лучезарнейшие младенцы, каких видел мир», да и во многих других африканских странах все девочки («включая Нефертити и Клеопатру», - замечает Бенуат Грут) подвергались клиторидектомии с целью лишить их возмож­ности, став женщинами, испытывать желание и получать удовольствие от полового акта - в со­ответствии с требованиями патриархальной морали, господствовавшей под «чудным небом дру­гих звезд» и кое-где дожившей до наших дней. Как писал в своей книге известный африканский лидер второй половины XX в. Джомо Кениата, ни один представитель его народа (кикуйю), до­стойный этого имени, не вступит в брак с женщиной, не прошедшей через такую операцию, ибо она есть «условиеsinequanonполучения полного нравственного и религиозного воспитания» (цит. по:Groult B . Ainsisoit-eLLe.Paris, 1975,p. 105). Подобная практика существует и сейчас, в конце ХХ в., во многих африканских и некоторых азиатских странах, и, если она сохранится, «бо­лее 2 млн. девочек ежегодно будут подвергаться риску увечья гениталий» (Отчет о мировом раз­витии - 1993. Всемирный Банк, Вашингтон, 1993, с. 52).

79Розанов В. Люди лунного света, с. 38.

80Там же, с. 62.

81Engelstein L. The keys to happiness. Sex and the search for modernity in fin-de-si cLe Russia. ItakaandLondon, 1992,p. 333.

82Успенский Г. И. Без определенных занятий. // Собр. соч. в 9 томах, т. 4, с. 447-448.

83Внуков Р. Я. Цит. соч., с. 25. Розанову ранние браки казались большим достоинством, он ут­верждал, что «религиозная чистота» брака «не может быть восстановлена никакими иными сред­ствами, как отодвижением его осуществления к самому раннему (невинному) возрасту... Восста­новление раннего «чистого» брака есть альфа восстановления глубоко потрясенной теперь се­мьи» (ВРозанов. Женщина перед великою задачею. // Розанов В. В. М., 1990, т. 1, с. 231-232). А вот как видел ранние браки историк, описывавший реальную русскую семью до «потрясения». «Молодой человек после венца впервые встречался с существом слабым, робким, безмолвным, ко­торое отдавали ему в полную власть», «с которым он прежде не привык встречаться как с сущест­вом свободным»; «человек вступал в общество прямо из детской, развитие физическое нисколько не соответствовало духовному», и «он являлся перед обществом преимущественно своим физиче­ским существом». «Главное зло для подобного общества заключалось в том, что человек входил в него нравственным недоноском».(Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1962, кн. 7, с. 128-131).

84Звонков А. П. Цит. соч., с. 127.

85Семенова-Тян-Шанская О. П. Жизнь «Ивана». // Записки ИРГО по отделению этнографии.

Т. 39. СПб., 1914, с 59.

86Беpдяев Н. Метафизика пола и любви, с. 260.

87Кон И. С. В поисках себя. М., 1984, с. 111.

88Костомаров Н. Очеpк домашней жизни и нpавов вели^ус^ого наpода в XVI и XVII столетиях.

М., 1992, с. 200.

89Соловьев С. М. Искфия России с дpевнейших вpемен. М., 1962, кн. 7, с. 127.

90Геpцен А. И. Былое и думы. //Od6p. соч. М., 1956, т. 10, с. 204. 1IIII

91Там же, т. 8, с. 162.I44

92Ахматова А. О Пушкине. Л., 1977, с. 78, 80.

93Звонков А. П. Цит. соч., с. 129.

94Богаевский П. М. Цит. соч., с. 17.

95Бердяев Н. Метафизика пола и любви, с. 246-247

96Киреевский И. В. Нечто о характере поэзии Пушкина. // Киреевский И. В. Критика и эстетика. с. 50.

97Бердяев Н. Любовь у Достоевского. // Русский эрос, с. 274.

98Залкинд А. Б. Революция и молодежь. М., 1924, с. 55, 75, 90.

99Вот любопытный пример зарубежной реакции на эти перемены (середина 30-х годов): «В ра­боте среди молодежи мы ссылались на свободу в сексуальной сфере, предоставленную в Совет­ском Союзе молодым, что и нашло отражение в моей книге. Коммунистическая партия Германии в 1932 г. запретила распространение книги, а годом позже и нацисты внесли ее в список запрещен­ных». «Замешательство как в Советском Союзе, так и вне его ставит, таким образом, на повестку дня вопрос о советской сексуальной политике. Что случилось? Почему сексуальная реакция берет верх? Что следует делать?» «Нам приходится констатировать торможение сексуальной революции, более того, возвращение вспять к формам регулирования любовной жизни, основывающимся на авторитарной морали». «Мы не можем больше ссылаться на сексуальную свободу советской моло­дежи и видим смятение, которое охватило западноевропейскую молодежь, не понимающую, что происходит в СССР»(Райх В. Сексуальная революция. Спб.-М., 1997, 206-208).

100Жданов А. Доклад о журналах «Звезда» и «Ленинград». «Правда», 21 сентября 1946 г.

101Голод С. И. XX век и тенденции сексуальных отношений в России. Спб., 1996, с. 165-166.

102Kon I. The sexual revolution in Russia. From the age of the czars to today. N.Y., 1995, р. 177.

103Ibid, р. 269.

104Голод С. И. Цит. соч., с. 68-69.

105Там же, с. 71.

106Вишневский А. Г. Демографическая революция. М., 1976, с. 114-118.

107Van de Kaa D.J. Europe"s second demographic transition. Population Bulletin, Washington, 1987, (41) 1.

108Lesthaeghe R. Der zweite demographische bergang in den westLichen L ndern: eine Deutung.

Zeitschrift f r Bev Lkerungswissenschaft, 1992, VoL. 18, 3, S. 350.

109Вишневский А. Г.,Тольц М. С. Эволюция брачности и рождаемости в советский период. // 1L1 Население СССР за 70 лет. М., 1988, с. 85.IJI

110Там же, с. 92.

111Мацковский М., Бодрова В. Ценность семьи в сознании различных слоев населения. //

Семья в представлениях современного человека. М., 1990, с.163.

112Там же, с. 157, 165. 1 Г 1

113La situation d mographique dans I"Union europ enne. Rapport 1994. Luxembourg, 1995, р. 51. 15 2

114Волков А . Г . Цит. соч., с. 219.

115Там же, с. 203, 216.

116Толстой Л. Н. Мысли об отношениях между полами, с. 247.

117Антонов М. Ф. Ложные маяки и вечные истины: пути выхода страны из кризиса и русская общественная мысль. М., 1991, с. 43.

118В середине 80-х годов в «Литературной газете» прошла любопытная дискуссия (ее начало - в «ЛГ» за 17 июля 1985 г.) о соотношении лирики и эпоса в современном искусстве. «Лирика, -

- (от гипотеза). Основанный на предположении, гадательный. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Чудинов А.Н., 1910. ГИПОТЕТИЧЕСКИЙ основанный на гипотезе, предположительный, гадательный, невполне достоверный. Словарь… … Словарь иностранных слов русского языка

Гипотетичный, предположительный, проблематичный; гадательный, проблематический. Ant. очевидный, ясный, явный Словарь русских синонимов. гипотетический см. предположительный Словарь синонимов русско … Словарь синонимов

ГИПОТЕТИЧЕСКИЙ, гипотетическая, гипотетическое (книжн.). Предположительный, основанный на гипотезе. Гипотетическое утверждение. Высказывать что нибудь гипотетически (нареч.). Толковый словарь Ушакова. Д.Н. Ушаков. 1935 1940 … Толковый словарь Ушакова

- (от греч. hypothesis – основание) условный, предположительный; суждение является гипотетическим, если действительность второго положения обусловлена действительностью первого положения: если есть А, то есть В. Философский энциклопедический… … Философская энциклопедия

гипотетический - ая, ое.hypothétique, нем. hypothetisch <лат. hypotheticus. Предположительный, возможный. Сл. 18. Низринуть идолов сект и разорить их капища до ипотетических оснований. Пнк. 1800 6. Обе оне <карты> служат к ипотетическому определению мест … Исторический словарь галлицизмов русского языка

гипотетический - гипотетический. Произносится [гипотэтический] … Словарь трудностей произношения и ударения в современном русском языке

гипотетический - [тэ], ая, ое, книжн. Основанный на гипотезе, предположительный. Гипотетическое суждение. Гипотетический случай. Родственные слова: гипотети/чески Этимология: Из западноевропейских языков (нем. hypothetisch, фр. hypothétique, англ. hypothetical… … Популярный словарь русского языка

Прил. 1. соотн. с сущ. гипотеза, связанный с ним 2. Свойственный гипотезе, характерный для неё. 3. Основанный на гипотезе. Толковый словарь Ефремовой. Т. Ф. Ефремова. 2000 … Современный толковый словарь русского языка Ефремовой

Гипотетический, гипотетическая, гипотетическое, гипотетические, гипотетического, гипотетической, гипотетического, гипотетических, гипотетическому, гипотетической, гипотетическому, гипотетическим, гипотетический, гипотетическую, гипотетическое,… … Формы слов

См. ipotètico … Пятиязычный словарь лингвистических терминов

Книги

• Дорога к дому (+ DVD) , Жигайлов А.. В Москве в последние два года появился обычай устраивать фотоэкспозиции под открытым небом - то на Чистопрудном бульваре, то на Страстном... Алексей Николаевич Жигайлов устроил свою…
• Гипотетический эзотеризм и гуманитарное самосознание. Избранные труды , Л. В. Скворцов. Метаморфоза эзотеризма. Проблема страха: искусство жизни в`Век смерти`. Homo faber: крушение классической концепции?Информационное общество и насилие. Перспектива толерантности.…